- Нет, - осторожно сказала она, - потом я на студии монтировала материал.
- Ага, - подхватил Светлов-старший, предчувствуя триумф, - стало быть, ты поехала на студию...
- Стало быть, - не сдержавшись, закричал Эдик, - ты монтировала материал. Для этого, наверное, тебе и пришлось стоять раком, так что теперь у тебя красные коленки! А может быть, это аллергия на маслины?
- Дурак! - заорал на него отец, взбешенный главным образом тем, что ему не дали довести до конца эффектно построенную комбинацию и разоблачить лгунью.
- Это что, допрос? - ледяным тоном осведомилась Маша.
Что сделано, то сделано. Ничего не попишешь. Первой мыслью Маши было то, как живописно преподнесет семейство Светловых сложившуюся ситуацию её мамочке.
- Твоей маме, наверное, понравится, что её младшая дочка пошла по рукам, - сказала свекровь, словно прочитав её мысли.
Светлов-старший, однако, избрал роль миротворца. По крайней мере, менее всего ему хотелось, чтобы о скандале, происшедшем в его семействе, заговорили знакомые. Если бы они жили в ветхозаветные времена - тогда другое дело. Тогда бы, очевидно, он непременно пригласил всех знакомых, чтобы те разделили с ним его энтузиазм и побили проклятую прелюбодейку каменьями. Однако времена нынче не те, поэтому он попытался урезонить супругу:
- Разве таким тоном, милая моя, разговаривают с родственницей?
Маша покраснела и опустила взгляд на узоры своего любимого бухарского ковра.
- Это самый печальный день в нашей семье, - со скорбной торжественностью продолжал свекор. - И именно ты, Маша, виновата в том, что мы теперь в такой печали. Мы любили тебя как дочь, а предательство дочери это как нож в сердце.
Маше казалось, что ничего глупее в своей жизни она не слышала. Впрочем, это было ещё не все.
- И ведь кого нашла! - прошептал свекор и затряс молитвенно сложенными ладонями. - Милиционера! Какого-то гоя-шмоя!
Самое обидное, если уж на то пошло, было то, что этот самый милиционер, "гой-шмой", выбросил её как использованную вещь. Но об этом было известно только ей.
- Я этого не потерплю, папа! - храбро сказал Эдик, хлопая по руке свою мамочку.
Чего умудренный жизнью Светлов-старший не любил делать, так это горячиться. Он был намерен овладеть ситуацией и устроить так, чтобы никому из близких, включая и Машу, которую он "полюбил как дочь", не сделать больно - не оскорбить и не обругать.
- Потерпишь, - сказал он сквозь зубы, адресуясь к единственному отпрыску. - Сделаешь так, как посоветует тебе папочка. Ты уже проявил себя - у тебя жена встает на карачки перед кем ни попадя.
Да что, в конце концов, Маша теряла? Семейные воскресные обеды, на которых кусок в горло не лезет, потому что все заняты промыванием её мозгов. Все, что можно было впитать полезное, она уже впитала: научилась у свекрови готовить заливное, а объедки с тарелок счищать не в помойное ведро, а в унитаз. Довольно с неё ночных разборок с Эдиком, который по-прежнему все норовил подобраться к ней со своим термометром.
- С меня довольно, - холодно сказала Маша. - Остальное, я думаю, вы решите без меня.
Ее резкий тон пробудил в свекре чувство, близкое к восхищению.
- Если бы ты была моей женой, - мечтательно проговорил он, - я бы сумел с тобой договориться...
- По крайней мере, в этом случае, я уверена, мы не стали бы вмешивать в наши дела родителей, - заметила Маша.
Свекор ей явно симпатизировал.
- Я сделал для Эдика все, что было в моих силах, но он оказался недостоин моих усилий. Я пытался научить его жизни, но он, видно, пошел не в меня. Он слабак.
- Однако вы послали человека, чтобы следить за мной! - воскликнула Маша.
- А ты считаешь, что было бы лучше, если бы мне рассказали об этом чужие люди?
Маша почувствовала, что выдержка изменяет ей и на глаза наворачиваются слезы. Между тем свекор уже с готовностью протягивал ей свой белоснежный, надушенный носовой платок.
- Я хочу, девочка, - сказал он, - чтобы вы оба не горячились. Чтобы все пока осталось по-прежнему. Ваш добрый папочка готов все простить и даже более того...
Что он подразумевал под словами "более того", он не уточнил, а Маше было не до расспросов.
- Не нужно горячиться, не нужно затевать развод, дети мои, - продолжал он. - Кому от этого будет хорошо? Никому не будет хорошо.
Эдик нервно покашлял.
- Никому не будет хорошо, - повторил свекор. - Что ты на это скажешь, Маша? - спросил он. - Признайся, что у тебя на сердце!
Единственное, что было у Маши на сердце в тот момент - это мерзопакостное ощущение, что она, бедная, осталась в целом мире одна-одинешенька. Плюс ещё ужасная усталость.
Она взглянула на Эдика, на лице которого была написана полная покорность судьбе. Он хорошо понимал, что скрывалось за мягкими и обтекаемыми формулировками родителя, который, очевидно, уже успел посоветоваться со своим Яхве и получить соответствующие указания. И он не испытывал ни малейшего желания оказаться в роли ветхозаветного младенца, над которым, как над ягненком, богоизбранный папаша был готов занести жертвенный ножик.
Случилось то, что не могло не случиться. Забыв про термометр и воскресные промывания мозгов, Маша по-" чувствовала жалость к мужу и даже элемент собственной вины. Не так-то просто было все в этой жизни.
- Что скажешь, Маша? - терпеливо повторял свекор.
- Может быть, действительно, надо все оставить как есть, - тихо сказала она.
- Заверяю тебя, что все ещё отношусь к тебе как к родной дочери... Ты постараешься вести себя благоразумно?
Маше это было совсем не трудно пообещать. С Борисом все и так кончено. А с Эдиком у неё все-таки был ребенок. Хотя и мертворожденный. Она сдержанно кивнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132