Вот уж, действительно, глупость вселенского масштаба.
Внезапно этот "шизик", этот контуженный афганец, запершийся вместе с тремя женщинами, приобрел для Маши особое значение. Он стал той последней каплей, которая должна была переполнить чашу её терпения и подвигнуть к решительным поступкам.
- Борис, - тихо сказала Маша, цепляясь за соломинку, - а ты меня любишь?
Раньше ей бы и в голову не пришло завести об этом разговор.
- Маша, - нетерпеливо отозвался он, - ты ведь, кажется, замужем.
- А если бы не была? - настаивала она. - Ты любил бы меня?
- Маша, - вздохнул он, - зачем нам сейчас ещё одна головная боль? Ты забыла, что на мне висит этот психопат? Разве нам было плохо вместе? Давай, отложим этот разговор. Поговорим потом.
Как он не понимал, что "потом" говорить об этом уже будет поздно. Все что у них было - это светлые воспоминания о марафонском траханье. Ничего более. И ей, уже изрядно поднаторевшей в "работе с людьми", следовало бы и самой понимать, кем она для него являлась. Если муниципальной милиции, МУРу или МВД потребуется поставить на карту её жизнь, то у него на этот счет вопросов не возникнет. На то он и оперуполномоченный. В лучшем случае он любит Машу той же общечеловеческой любовью, какой любит и бедолагу-афганца, которого, между нами говоря, он и за человека не считает и до проблем которого ему такое же дело, как до серой тундры и оленей. Ни хрена он не понимает ни в женской тоске, ни в бабьем счастье... Короче говоря, идея оказаться в одной квартире с террористом показалась ей не такой уж и сумасшедшей. В этом, в отличие от всего прочего, была хоть какая-то логика. Не говоря уже о профессиональном интересе...
- Сейчас я должен идти решать проблемы, - сказал Борис. - Я перезвоню твоему шефу через полчаса - узнать, что вы там надумали...
И положил трубку.
* * *
Маша механически кивнула, хотя в трубке уже слышались короткие гудки. Она достала из сумки пудреницу и взглянула на себя в зеркальце. Ее поразило угрюмое выражение своего лица. Она перевела взгляд в окно - на останкинский парк. Золотые солнечные лучи вплетались в незаметно истончившуюся листву деревьев. Знакомые мотивы.
Счастье, настоящее счастье испарилось из жизни, конечно, не сегодня. Золотая пора детства, когда все казалось простым и понятным, пресеклась мгновенно - в один из таких вот теплых осенних дней много лет назад.
В то утро девочка Маша Семенова, тринадцати лет, предвкушала два приятных мероприятия в школе. Во-первых, урок литературы, к которому она заучила письмо известной девушки Татьяны к молодому человеку по фамилии Онегин. Во-вторых, вместо обычного урока физкультуры предполагался районный легкоатлетический кросс на открытом стадионе "Красная Пресня". Еще сонная, она склонилась над умывальником и водила щеткой по зубам. В это время за её спиной появилась мама.
- Ты испачкала кровью простыню, - без обиняков заявила мама.
Маша так перепугалась, словно ей сообщили, что она кого-то убила.
- Почему я, а не Катя? - пролепетала она. - Она последняя выходила из комнаты!
- _Потому что_! - сказала мама, засовывая Маше в руку плотный белый пакетик. - Ты перепачкала всю постель.
- Но почему чуть что - виновата я? - заплакала Маша.
По её щекам покатились слезы, а на безукоризненно припудренном и подкрашенном лице мамы появилось обычное раздраженное выражение.
- Сейчас же прекрати ныть и слушай! Сегодня у тебя началась первая менструация. Теперь это будет происходить каждый месяц. Пока тебе не стукнет пятьдесят лет.
Значит, это на всю жизнь. Даже больше... Это прозвучало как приговор. Маша почувствовала себя обреченной. Она не знала, даже не догадывалась, что, может быть, в тот самый момент, когда она с таким удовольствием заучивала это идиотское письмо девушки Татьяны, в её собственном организме происходили некие скрытые пертурбации, которые ввергли её в новую пору жизни - начало женской зрелости. Ей-богу, она заучивала эти стихи без всякой задней мысли. Ей просто нравился процесс, называвшийся разбором человеческих отношений на примере литературного произведения. А после урока литературы она, наивная, собиралась с легким сердцем бегать и прыгать на стадионе... Когда мама вышла из ванной, оставив ей гигиеническую салфетку, Маша взглянула в зеркало, висевшее над раковиной, и вот тогда-то и увидела на своем лице выражение угрюмости. Нельзя сказать, что проводы детства прошли в торжественной обстановке. Она скривилась, представив, что мама пошла к папе и сейчас рассказывает ему об испорченной простыне. А простыни нынче в большом дефиците. Комплект постельного белья стоит немалых денег. Если дело так и дальше пойдет... Маша стояла перед зеркалом, вертела в руках пачку гигиенических салфеток и никак не могла сообразить, каким образом их следует использовать. Минут через пять, не меньше, до неё наконец дошло, как именно следует справиться с ужасной струйкой крови, которая пачкает внутреннюю сторону её бедер и белые хлопчатобумажные трусики. Последние, кстати сказать, нынче тоже в большом дефиците... Солнце светит, золотит листву, а на душе тоска. Урок литературы не доставил никакой радости, а о том, чтобы участвовать в кроссе на свежем воздухе, нечего было и думать...
* * *
Жизнь приходилось начинать как бы заново. Вокруг была удручающая пустота. Единственное, от чего можно было оттолкнуться - это теплый осенний день и неизвестный, психически неуравновешенный ветеран афганской войны, которому взбрело в голову запереться с тремя женщинами и двумя канистрами бензина.
Маша постаралась сосредоточиться. Ситуация была безусловно сложная - в пожароопасном отношении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132