Для начала она решила продефилировать через центр - в надежде адаптации.
Как быстро все становилось чужим! Маша затрясла головой, словно разгоняя пелену забвения, но проступившие воспоминания, которые таились за каждым поворотом, были не из разряда приятных. Знакомые дома, бульвары и улицы помнили, как она бродила здесь, корчась от боли. Маша неловко пробиралась сквозь толпу на улице Горького. От прежней боли осталось одно воспоминание, зато в душу уже успела внедриться новая. От ощущения бездомности засосало под ложечкой. Она смотрела на ослепительное богатство в витринах модных магазинов, не испытывая ни малейшего желания войти и порадовать себя чем-нибудь эдаким, но на Пушкинской площади, сама не ведая зачем, купила у какой-то старухи бутылку шампанского, а у другой - гроздь бананов. Вот уже не один год эти старухи, приторговывающие всякой всячиной, выстраивались здесь наподобие оцепления, словно живое кольцо в защиту новых экономических преобразований. Жуя банан и влача оттягивающий руку полиэтиленовый пакет с бутылкой, Маша в легкой прострации брела куда глаза глядят. Единственное, в чем она была непосредственно убеждена, так это в том, что есть у неё ещё люди, на которых она может положиться и которые, в случае чего, поддержат и успокоят её. Что есть у неё настоящая подруга.
Несколько сосунков, лет по семнадцать, с рюкзачками на плечах, жадно засмотрелись на её стройные ноги, и, проходя мимо, она услышала у себя за спиной:
- Знаешь, чья жена, придурок?.. - спросил один другого.
- Какая жена, дятел! - прервал друг с преувеличенной развязностью. Это он сам и есть! Только в юбке...
Усмехнувшись, Маша вспомнила, что забыла надеть свою обычную маскировку - темные очки и косынку. Однако на душе ненадолго полегчало. Можно было снова приступить к упорядочению воспоминаний.
* * *
Первое время после своего одесского знакомства среди бюстгальтеров и трусов новые подруги Маша и Рита общались весьма часто. Едва вернувшись в Москву, Маша позвонила новой знакомой, и они стали регулярно встречаться у Риты на квартире к взаимному своему удовольствию.
Обычно Маша приходила в пятницу с утра, когда Эдик уже священнодействовал пред золотым тельцом у себя в офисе или ещё где, а Рита, поздняя пташка, только-только просыпалась после того, как накануне допоздна трудилась на ниве телевидения. Иван Бурденко, деликатный муж Риты, брал собаку и отправлялся совершать моцион, и у женщин образовывалась пара спокойных часов, когда они могли с удовольствием заняться друг другом. Эти утренние свидания по пятницам стали для Маши истинным душевным отдохновением. Она могла на время забыть о своей постылой роли Эдиковой не то супружницы, не то наложницы. Само собой, даже если бы и случилась такая возможность, она бы никогда не взяла с собой в гости самого Эдика. Ей и без того было ясно, что тот яро не одобрил бы её новой подруги, которая была абсолютной противоположностью всему тому, что он предпочитал видеть в женщинах. Рита была агрессивной, умной и преуспевающей. Она была деловой. Сам факт, что такая женщина счастлива в своем замужестве, смутил бы его и лишил покоя. В противном случае он мог бы просто записать её в разряд феминисток, то есть она бы превратилась для него в пустое место.
Между тем, со своей стороны, Рита понимала, что Маша ещё не созрела для решительных действий. Маша была ленива, мечтательна и... беременна. Словом, момент не настал.
- Маша! - восклицала Рита во время их интимных встреч, - ты достаточно умна, чтобы понять - я послана тебе самой судьбой. Я здесь, в этом мире, чтобы помочь тебе, когда ты наконец решишь стать самой собой.
- Я тебя так люблю, Рита! - отвечала Маша. - Я чувствую, что так и будет!.. Вот только дай мне немного прийти в себя...
Прийти в себя, чтобы стать собой. В этой парадоксальной игре слов и содержалась суть проблемы. Нынешняя жизнь вцепилась в Машу мертвой хваткой, и даже Рита ничего не могла с этим поделать. И чем хуже Маше становилось, тем больший стыд сжигал Машу, когда она приходила к подруге и встречала в её глазах один и тот же немой вопрос. Она стала бывать у неё все реже и реже, а в конце концов и вовсе перестала. Лишь иногда звонила.
- Мы стали общаться только по телефону, - пеняла ей Рита. - Мне кажется, я тебя больше никогда не увижу.
- Сейчас столько дел дома, - оправдывалась Маша. - Только что привезли новую спальню, идет ремонт на кухне...
Молчание на другом конце телефонного провода говорило о том, что Рита не верит ни одному её слову, хотя слишком деликатна, чтобы уличать её во лжи. Дело, конечно, было вовсе не в ремонте...
Потом они перестали и созваниваться. Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, но Маша была даже рада, что Рита её не видит, - так более безболезненно совершалось её начавшееся падение. Набирая килограмм за килограммом, она словно потеряла чувство времени. Лишь изредка бросала на себя взгляд в зеркало, ужасалась... и падение продолжалось.
Несколько месяцев, предшествующих её неудачным родам, и несколько месяцев после них Маша вообще не вспоминала о любимой подруге, а та, пару раз нарвавшись по телефону на Эдика и боясь показаться навязчивой, оставила попытки дозвониться.
Признаки душевного отрезвления появились как раз накануне мрачного октября девяносто третьего года. Проснувшись утром от мерных и фантастически-зловещих отзвуков далеких орудийных залпов, Маша увидела, что Эдик в халате стоит у окна с прекрасным цейсовским биноклем и, бессознательно почесывая яйца, всматривается в горизонт.
- Вижу дым, - сообщил он ломающимся, как у мальчишки-юнги, голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132