Оказалось, что это не только дурно — быть тайным советником, не только не почетно носить вчера еще почитаемые ордена, это опасно. Академики в большинстве своем читали лекции в институтах и университете и носили звания профессоров. Теперь же слово «профессор» стало произноситься с оттенком презрения; так, во всяком случае, академикам казалось. Оказалось, что небезопасно иметь многокомнатную квартиру, необходимую для того, чтобы разместить библиотеку и принимать гостей. Но опять-таки дело не в этом, мы слишком бы упростили ситуацию, если бы свели ее только к безопасности жилища и личности. Академики опасались того — и это делает им честь, — что под угрозой само Здание Науки в высоком смысле, над возведением которого трудились их предшественники, и трудились они всю жизнь.
Они ошибались! Здание Науки не рухнет; жизнь скоро опровергнет их опасения, но тогда они этого еще знать не могли...
Наступила зима, худая пора! Многокомнатные квартиры нечем стало отапливать, и тогда придумали: всей семьей ютиться в одной комнате, остальные запереть, а посреди ставить некое странное сооружение из жести, именуемое в высшей степени непонятно — «буржуйкой», с жадностью поглощавшее все, что ни погружали в ее жерло: щепу, куски торфа, картонные обложки и, увы, книги, и письма, и рукописи... И сколько в этих «буржуйках» погибло эскизов, набросков и законченных творений, и печатных изданий!.. Поизносилась одежда, и истрепалась обувь, а сменить не на что. И в пору эту трудную разнородность академии проявилась резко. Иные укатили в деревню в надежде найти пропитание, и вестей от них никаких по причине, быть может, перебоев в доставке почты. Вестей никаких, а уж о научных статьях от них говорить не приходится; а готовые научные статьи кипами лежат в типографии и не могут быть напечатаны: нет бумаги, краски. Математик Марков уехал с сыном в Рязанскую губернию. Ляпунов в Одессе. Зять Карпинского, Толмачев, застрял с экспедицией в Сибири.
Многие из академиков преподавали в Петроградском университете и институтах; иные из коллег-преподавателей стали поговаривать об эмиграции, а некоторые — не успели оглянуться — уж очутились там, за рубежом, и иностранные газеты приносили их полные ужасов рассказы о жизни в Совдепии. И вот в этих-то условиях преданность академиков своей академии сказалась в полной мере. Выше упоминалось, что эмигрировали всего двое действительных членов, да они не успели и проникнуться духом академии, воспринять ее традиции.
В 1923 году Ольденбургу довелось побывать в зарубежной командировке. Там он встречался с некоторыми из бывших коллег. Спорил с ними ожесточенно, и, видно, не всегда успешно; в одном из писем жене у него вырывается буквально вопль отчаяния.
«В е д ь м ы р у с с к и е, и п о з о р н о б ы л о б ы п о к и н у т ь с в о е о т е ч е с т в о, р а з м о ж е ш ь в н е м р а б о т а т ь д л я н а у к и».
Вот так они судили об эмигрантах.
В последние дни декабря согласно уставу годичное отчетное собрание. В 1917 году оно собралось 29 декабря. Ольденбург держал речь, говорил «о трудностях момента», о тяжелом положении академии. Даже по протоколу чувствуется, что и у него, и у слушателей неопределенно, смутно и тревожно на душе. И все же они не теряли веры! Иначе как бы Сергей Федорович мог закончить такими словами:
«Вполне сознаю, что при исключительных обстоятельствах, переживаемого времени предложение мое может показаться несвоевременным, тем не менее считаю своим долгом напомнить общему собранию, что в 1925 году исполняется 200-летие существования Российской Академии».
В двадцать пятом! Через восемь лет! И не могли же академики не знать, что нелегкими будут эти восемь лет и кто еще доживет... Нет, в душе они не сомневались, что академия не сгинет и встретит двухсотлетие свое во всей славе и красе.
Глава 2
Триумвират
И все же «трудности момента» тяжелы, время суровое... И академии, чтобы не истаять, не распасться, нужно было объединиться вокруг кого-то, кто смог бы вдохнуть в нее веру, вселить надежду, научить терпению, заставить ждать и внушить желание продолжать работать, мыслить, спорить и знать, что работа не пропадет впустую.
К величайшему счастью для академии, такой человек был.
Сохранилось предание о следующем происшествии. Возвращался как-то президент домой ненастным вечером и на набережной (б.Николаевской, как теперь стали писать, то есть «бывшей») остановлен был незнакомыми людьми, которых сам он позже определил как, «вероятно, дезертиров». В карманах они ничего не нашли для себя интересного, но содержимое портфеля их озадачило. Он был набит камнями.
— Золото небось, — прохрипела слаборазличимая в темноте личность.
— Вы почти угадали, голубчик!
И седенький старичок, тяжело и неспешно ступая, принялся с кротостью пояснять им, что это такое — камни, не камни, а образцы пород, и что такое породы и какие в них богатства, богатства невидимые, но ученым людям ведомые, и как их оттуда извлечь, а бывает, что и нельзя, и так они втуне пролежат в земле, пока не научатся добывать, и прочее и прочее — и так незаметно дошли до дому и мило распрощались, и президент поднялся по лестнице и дернул ручку звонка, чрезвычайно довольный собой и беседой с любознательными молодыми людьми.
Быть может, это только семейная легенда — не суть важно. Важно то, что им, тем, остановившим его, ни на минуту не пришло в голову, что перед ними б а р и н, что перед ними президент, что перед ними тайный советник. Ну а если б спросили они его, кто, мол, ты такой, старикашка? Он поспешил бы представиться кротко и обрадованно:
— Президент Российской академии, а в недавнем прошлом, вы знаете, тайный советник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110