Теперь и среди сторонников новой веры произошел раскол. Опять в Нюрнберге начнется брожение. То и дело из города и в город снуют какие-то таинственные гонцы, появляются какие-то посланцы, неведомо чьи, неизвестно от кого и откуда. Подозрительно бездействие совета. Что там задумали? Чего ждут? Шпенглера он давно не видел. Пиркгеймер заходил как-то раз, снова советовал избавиться от учеников-безбожников и поменьше знаться с Андреа. В совете говорят, что Иероним — ревностный сторонник Мюнцера. Неужели? А он и не заметил. Куда же ему заметить, когда он своим Евклидом занят, тоже нашел время! Пусть раскроет окно да прислушается. Вот он звучит, Лютеров хорал:
Твердыня наша — наш Господь.
Мы под покровом Божьим.
В напастях нас не побороть.
Все с богом превозможем…
Поют его пришедшие в город крестьяне, и что-то уж слишком грозно поют, во всяком случае, не в молитвенном ключе.
Посовещавшись, совет решил запретить ежегодный показ реликвий, а ярмарку отменить. Вроде бы жест в сторону сторонников Лютера — на деле же пресечение возможности нежелательных сборищ. Высокие соображения совета Агнес не интересовали. Отмена ярмарки повергла ее в глубокое уныние. Где теперь торговать гравюрами? При нынешнем брожении в другой город не поедешь. Правда, и торговать сейчас было нечем.
В еретики Дюрера пока что не зачислили, но это, как он и писал Кратцеру, могло случиться со дня на день.
Как-то под рождество, достав из ларей старые рисунки, стал перебирать их. Воспоминания!
Вот он сам — мальчишка, впервые дерзнувший изобразить себя, Вольгемут, отец, император Максимилиан, Пиркгеймер, Брант, мудрый Эразм. На некоторых рисунках надписи: когда и с кого сделаны. Стал надписывать другие — но памяти. Получался почти связный рассказ о жизни и друзьях.
Разбирая бумаги, натолкнулся случайно на пакет с разрозненными листами бумаги, исписанными почерком отца. Он и не знал об их существовании. А записи интересные. Видимо, собирался Дюрер-старший рассказать о своей жизни, странствованиях и близких ему людях. Не успел. Сыновний долг повелевает довести до конца начатое. После рождественских праздников взял перо и вывел на чистом листе бумаги длинное заглавие. «Я, Альбрехт Дюрер-младший, выписал из бумаг моего отца, откуда он родом, как он сюда приехал и остался здесь жить и почил в мире». Писал простыми словами, без литературных ухищрений. Главное — набросать остов книги, подробности потом. Кое-какие подробности, чтобы не забыть, вставлял уже сейчас: о том, что пришел его отец в Нюрнберг в день свадьбы Пиркгеймера-старшего, что в мастерской Вольгемута сыну золотых дел мастеру пришлось претерпеть много страданий… Довел свою рукопись до сообщения, как женился он на Агнес Фрей, а дальше вдохновение иссякло.,.

На нюрнбергские улицы, будто боясь испачкаться, осторожно падал снег. Календари на наступающий 1525 год не предсказывали ничего хорошего.
В начале зимы власти изгнали из города живописцев Платнера и Грайфенбергера. Во время пребывания Мтонцера в Нюрнберге они чаще других встречались с Пфейфером. Им в вину были поставлены подстрекательские призывы, искажение вероучения, неуважение к законам и обычаям Нюрнберга. Шпенглер при встречах был хмур, обеспокоен. Патриции настаивали на применении силы — Лазарус по-прежнему не хотел пролития крови.
Нужно было срочно что-то делать, чтобы успокоить горожан. В Нюрнберге почти не осталось сторонников прежней веры. Все громче становились требования окончательно порвать с Римом. Для исправления положения прибыл легат нового папы Клемента VII, Лоренцо Компеччо, который с порога выдвинул требования любыми мерами вернуть Нюрнберг в лоно католической церкви. Город отрядил для переговоров с ним Кристофа Шейрля, но точных указаний ему не дал. Кристоф проявил удивительное мастерство ходить вокруг да около главного, не касаясь его. Упирал на то, что власти запретили распространять в городе памфлеты против панского престола и карикатуры на святого отца. Разве этого мало? В других городах и этого не сделали! Компеччо отмахивался от этих мелочей и добивался мер для устрашения, а если надо, то и для уничтожения еретиков.
До поздней ночи, а то и до утра Шейрль, Осиандер и Шпенглер ломали голову над тем, как уклониться от выполнения требований легата. Принять их — значит вызвать бунт. Легат гнет свою линию, выполняет приказание папы и не видит того, что видят они: обратить город в прежнюю веру уже нельзя. Но пока также невозможно идти на открытую ссору с императором и на разрыв с папой. Выход, по их мнению, был в затягивании переговоров, пока не удастся утихомирить страсти. И Пиркгеймера — свой план умиротворения: собрать наиболее ярых смутьянов в один полк да и отправить их за Альпы воевать против французов. Шпенглера подобные рекомендации выводили из себя: только впав в детство, можно предполагать, что сторонники Мюнцера станут защищать папу. К тому же, кто гарантирует, что, получив оружие, они не повернут его в другую сторону?
Поздно вечером в дом Дюрера пришел подмастерье Андреа. Принес рукопись Дюрера и доски с чертежами для его книги. Рассказал он, что час назад нагрянули в типографию городские стражники, забрали все памфлеты и рукописи, кроме дюреровской, и увели с собою мастера Андреа Иеронима.
Наутро отправился Дюрер к Шпенглеру и от него узнал, что заточен Андреа по решению городских властей в тюрьму под ратушей как преступник, посягнувший на законы и обычаи Нюрнберга. Значит, изгнание! На просьбу Дюрера заступиться Лазарус ничего не ответил и, лишь видя, что друг от него не отстанет, раздраженно буркнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138