Поборникам католической веры папское самобичевание — как кость поперек горла. Адриан VI, видите ли, решил покаяться. Недолго думая, оплевал все святыни. А где же новые? Уж не Лютер ли с порожденным им Мюнцером? Прежде чем потащить на свалку скарб, верой и правдой послуживший отцам и дедам, нужно еще посмотреть, есть ли новый и годится ли он? Не на колени перед смутьянами следует становиться, посыпав голову пеплом! Всех их на дыбу да на плаху! Нечего ждать, когда они соберутся с силами.
Сапожник-майстерзингер Ганс Сакс выпустил листок, хотя вообще-то мейстерзингерам печатать свои произведения запрещалось. Но для кого теперь законы писаны? Разошлись по городу его стихи о «виттсибергском соловье, песня которого слышна везде». В ней Ганс Сакс, вспоминая о недавнем сборе князей в Нюрнберге, писал:
Клянут епископы, князья,
Огнем и пытками грозя,
Алкая христианской крови
Того, кто нам о божьем слово
Поведал, и, свирепы, злы,
Заковывают в кандалы
Приверженцев его ученья:
И, домогаясь отреченья
От веры, тщатся их унять.
Не значит это ль — загонять
Овец Христовых в загородки?
Суд у властителей короткий:
Казнить иль заключить в тюрьму!
Уж кто попался им, тому
Несдобровать — тот головою
Платись, а разлучить с семьею,
Изгнать они готовы вмиг
За чтенье Лютеровых книг.
А книги жгут они в испуге…
Как есть — антихристовы слуги!..
Нет ничего удивительного, что в ответ на жестокости росло недовольство «подлого люда». И только ли проповеди «безбожника» Мюнцера были здесь виною? Вести, приходившие из других городов, заставляли задумываться. После пасхи забрели в Нюрнберг купцы из Альтштадта и поведали о вещах, доселе неслыханных. К ним в город прибыл Томас Мюнцер и с разрешения магистрата стал проповедовать. Услышали горожане и крестьяне, пришедшие из окрестных сел, что суть и они, и дворяне — «слуги божьи», поэтому все люди равны, а следовательно, преклоняться нужно только перед богом. И еще говорил Мюнцер: время ожидания кончилось — наступил час деяний, меч будет отнят у князей и передан в руки народа. Граф Эрнест Мансфельдский, узнав про столь дерзновенные речи, запретил своим подданным посещать проповеди Мюнцера и воззвал к курфюрсту Фридриху, чтобы тот положил конец выступлениям неистового Томаса, а еще лучше приказал бы арестовать безбожника. Фридрих запретил, но Мюнцер на это ответил: если бог подвигнул кого-либо проповедовать свои заповеди, то излишни разрешения земных владык. От таких сообщений сразу же зашевелились сторонники Мюнцера в Нюрнберге. Того и гляди выйдет на городскую площадь еще один проповедник «божьего слова» — Денк.
Все эти волнения усложняли и без того тяжелую жизнь Дюрера. Опять пошли слухи о разделе имущества, и, создавая свои гравюры, не мог он отделаться от мысли, что работает для какого-нибудь Франца с паперти. А тут возобновились приступы болезни, которые надолго заставляли забрасывать начатое. Когда же Альбрехт возвращался после перерыва к наброскам, они уже не удовлетворяли мастера и он начинал их переделывать. Агнес не понимала ни его тревог, ни состояния. Успех гравюр с портретами Варнбюлера и Фридриха побуждал ее требовать от мужа «нового товара». Уж она-то была уверена, что, умирая, вручит душу в надежные руки богоматери, которая заступится за нее, когда будет вершиться последний суд. Лютер же нашел эту веру необоснованной: не нужны Христу посредники-заступники, он сам разберется и спасет достойного. Что же, можно было бы написать алтарь, прославляющий Христа, апостолов, — на их авторитет пока еще никто не покушался, но кто знает, что скажет Лютер завтра?
В общем, итог минувших двух лет был плачевен. Если отбросить портреты, созданные во время рейхстага, то останется, пожалуй, одна гравюра «Тайная вечеря». Да и с ней не все было гладко. Сюжет подсказал ему Андреа, печатавший в то время трактаты в поддержку требования о предоставлении всем без исключения прихожанам причастия в двух видах. До сих пор в Нюрнберге мирянам не давалось во время этого таинства вино, символизирующее кровь Христову, право на него имели только священники, все же прочие должны были удовлетворяться хлебом. Шли в городе споры и диспуты по этому вопросу, которые, давно уже перешагнув грань схоластики, вылились в требование равенства всех и перед богом, и перед законом. Власти и церковь отстаивали освященные временем традиции, вспоминали, что требование причастия в двух видах для всех было выдвинуто богом проклятыми гуситами, и доказывали, что мир перевернется, если его исполнить. Вот в это время и появилась новая дюреровская гравюра. Была она на редкость строга по композиции, выдержана в нидерландской манере и содержала в отличие от прежних гравюр всего лишь два символа. Передний план ее занимала корзина с хлебом, и на фоне голой стены был четко выписан кубок с вином.
Несмотря на простоту гравюры, работал над ней Дюрер долго, создал не один набросок. На первых эскизах Христос сидел слева у края стола, стоял перед ним кубок, и лежала краюха хлеба. Это решение не удовлетворило мастера — внимание зрителя рассеивалось. В окончательном варианте Христос переместился в центр, стал главным действующим лицом, символы тоже бросались в глаза. Бросались настолько, что сомнений не возникало, на чьей стороне стоит мастер. Пиркгеймер не одобрил поступка Дюрера. Денк, с которым Дюрер теперь избегал встречаться, просил Андреа передать мастеру, что благодарен за гравюру, служащую их общему делу.
Со следующей работой Дюрера, тоже призванной прославить Христа, вышел конфуз. Он задумал гравюру по меди, изображающую распятие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138