И предметом наших разговоров были вещи исключительно глобальные: космос, коммунизм, целина, что-то такое невероятное и необъятное.
Короче говоря, отношения наши с Наиной были платонические и слегка таинственные, как и положено в духе тех лет. Может, у кого-то было по-другому (и наверняка было) — а у нас так. И ресурс чувств у нас перед свадьбой был поэтому совершенно неисчерпан. Таким был стиль моего поколения — лёгким и открытым.
Помню свою вымученную улыбку у роддома, когда родилась вторая дочь. Стоял, смотрел в окно, где было лицо Наи, а в душе расстроился. Да и она переживала. Знала, как я мечтал о сыне. Только потом я понял, какое это счастье — две дочери. Старшая в меня, младшая в маму…
Недавно внук Борька вернулся из Франции, с соревнований по теннису. Я ему говорю: ты что же, две партии продул? Он отвечает: ну и что, я же в общем итоге выиграл. Как что, объясняю, это говорит о том, что ты не можешь собраться в нужный момент, раз одному противнику можешь сначала проиграть, а потом у него выиграть. Марш под холодную воду, закаляйся, закалка нужна для полной собранности. Он вроде послушно пошёл в ванную, потом вдруг возвращается и спрашивает с вызовом: «А ты что, дедуля, никогда не проигрывал?» И сразу смутился и добавил: «В спорте…»
Первый год после свадьбы я бегом возвращался с работы домой. Счастливые времена. Сначала мы с женой жили в комнате в коммуналке — на Химмаше. Потом, когда родилась Лена, я уже был начальником управления, дали двухкомнатную квартиру на Вторчермете (это все районы тогдашнего Свердловска, с такими грозными названиями).
Но в коммуналке — самое счастливое время (как у многих наших ровесников): сколько мы устраивали пирушек, весёлых праздников, сколько приходило друзей. Сколько было бессонных прекрасных ночей.
Потом начался долгий обкомовский период. Я стал не просто начальником, но — человеком власти, «вложился» в партийную карьеру, как вкладывался когда-то в удар по мячу, потом в работу. Тяжёлая судьба у жены такого человека.
Есть, наверное, во мне какие-то качества, за которые она прощает мне все.
Но есть вещи, которые она переносит тяжело. Вот, в частности, как тогда в Свердловске, так и сейчас, это тихое, исподволь, разными методами давление окружающих на жену «первого». Давление с весьма прозаическими целями.
Мне кажется, этот стиль в России всегда был распространён, когда что-то пытались решить через жену, родственников правителя. А особенно он распространился при Брежневе с его характером. И к сожалению, как мне кажется, этот стиль получил неожиданно мощный толчок благодаря Раисе Максимовне Горбачёвой.
Мне совсем не хочется быть злорадным, говорить какие-то обидные слова ей «вслед». Но я прекрасно знаю, что именно с горбачевской поры отношение у наших женщин к «первой леди» особое, раздражённое. И теперь их с Наиной волей-неволей сравнивают.
…Когда Горбачёв приезжал с работы на дачу — мне об этом рассказывали охранники, — Раиса Максимовна встречала его у дома и водила вокруг — один, второй, третий круг: она снимала напряжение у мужа. Это очень важная деталь. Во время этих прогулок он рассказывал ей весь свой день, буквально по минутам. Таким образом, жена Горбачёва не просто была в курсе, она была в курсе всего.
И рано или поздно это не могло не сказаться — и сказывалось — на его отношении к людям, к назначениям, к политике в целом.
Когда я прихожу домой, жена и дочери порой тоже, заведённые телевизором, газетами, новостями, слухами, кидаются с вопросами и восклицаниями: папа, как же так, да как же он, а что же ты… Приходится довольно резко их останавливать: отстаньте, дома мне политики не надо.
Что же касается просителей, которые передают Наине Иосифовне просьбы, записки, проекты разные — она просто не может незнакомым людям объяснить: это бессмысленно, муж её слушать не станет.
Политические шахматы
Шестой съезд народных депутатов России, состоявшийся в апреле 1992 года, — первая и неудавшаяся попытка антиреформаторских сил резко свернуть нашу политику «быстрого сдвига» (может, и не совсем удачное определение, но краткое).
Не скрою, тогда я относился к съезду иначе, чем теперь. Точнее говоря, с большим интересом. Образ «всенародного форума» воспринимался мной на волне прежних горбачевских и наших, российских съездов, которые были огромным событием в жизни страны. Я ещё не осознал, что съезды начинают вырождаться в политическую коммунальную кухню.
Поэтому резкую критику правительства, сопровождавшую его действия все три первых месяца реформы, я воспринимал болезненно. Информация ко мне приходила из разных аналитических источников. Все они делали один вывод — создалась критическая масса недовольства правительством. Гайдар как неопытный политик давал заверения близкой стабилизации. Поневоле мне приходилось делать то же самое. А в апреле — мае мы должны были отпустить цены на энергоносители — это был второй инфляционный виток после январской либерализации цен (летом последовал и третий), который никакой близкой стабилизации отнюдь не предвещал. Настроение было тревожное, если не сказать мрачное. Единственное, что обнадёживало, — это обещания «большой семёрки» в скором времени крупной финансовой помощи. Но тут мы зависели от неких международных экспертов, которые сегодня говорили одно, а завтра другое. Такая неясность не радовала.
Не собираясь «сдавать» правительство, я подошёл к шестому съезду с ощущением необходимости подстегнуть его. Сказано грубо, но что делать — точно.
И это дало совершенно неожиданный эффект.
Я был недоволен работой некоторых министров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151