Это была типичная любовь провинциала к аксессуарам власти. Бурбулис без приглашения мог прийти на любое совещание, независимо от его содержания и формальной стороны, и сесть по правую руку от президента. Он знал, что я не сделаю ему замечания.
Что в общем-то и было моей чисто человеческой ошибкой. Почему для него оказалась так важна эта внешняя, показная сторона власти — для меня до сих пор остаётся загадкой. Ведь этот умный человек реально владел стратегическим инструментом управления, обладая огромными властными полномочиями.
Но именно эти особенности его характера и помешали Бурбулису реально соизмерить свои честолюбивые намерения со своими возможностями.
Не скрою, в какой-то момент я начал чувствовать подспудно накопившуюся усталость — одно и то же лицо я ежедневно видел в своём кабинете, на заседаниях и приёмах, у себя дома, на даче, на корте, в сауне… Можно и нужно стремиться влиять на президента — для пользы дела, для реализации своих идей. Но только знать меру при этом! Так же просто, как входил Геннадий Бурбулис на любое совещание, он начал входить в меня самого. В личных отношениях наступил какой-то предел.
Что ж, это бывает.
Я продолжал высоко ценить и сейчас ценю то, что сделал Бурбулис. Он, безусловно, одарённый, творческий человек. Но работа — это другое. Это ежедневный каторжный труд. Здесь одной одарённости мало…
В ночные часы
В первой книге я уже рассказывал в общих чертах, как мы встретились с Наиной, как поженились.
Часто в ночные часы я вспоминаю отдельные моменты нашей жизни в Свердловске, чтобы как-то легче стало, чтобы переключиться, забыться…
Когда я был первым секретарём обкома, она приезжала домой после работы в совершенно расстроенных чувствах. Выходит в обеденный перерыв в коридор, и сразу вокруг начинаются нарочито громкие разговоры: нет, вы смотрите, какое безобразие творится, жильё вовремя не сдают, масло в магазине пропало! И все в таком духе.
Боря, говорит, я действительно хожу в гастрономы — этого нет, того нет. И это в центре. А на окраинах?
Но что я мог сделать? Область промышленная, вагоны с мясом, маслом, другими продуктами я выбивал из центра, и приходилось чуть ли не целыми сутками, не вылезая из кабинета, звонить, требовать, грозить.
Я строитель, старался нажимать на эту сферу, потому что жильё для человека — все-таки главное. Мы обкладывали «оброком» крупные предприятия, директора злились, но отдавали городу часть построенного своими силами жилья.
Жена вообще все воспринимает очень обострённо. Помню, когда стало ясно, что Гайдара сняли, не могла успокоиться, позвонила ему домой, а услышав его спокойный голос, заплакала…
Как ни странно, сцен ревности из-за работы у нас не происходило. Я всегда выкладывался до предела, до полного изнеможения. Пропадал на стройке допоздна, когда ещё только начинал работать мастером, бригадиром. Но это не значит, что жизнь у нас была какая-то скудная, совсем наоборот. Иногда я мчался домой после какого-нибудь совещания в обкоме, и мы в одиннадцать вечера хватали под мышку визжащих от радости дочек и ехали на такси к кому-нибудь из друзей на день рождения.
Она очень любит мои сюрпризы. Когда должна была родиться Лена, я отвёз жену в роддом, в Березники, чтобы после родов она пожила у моей мамы. Я тогда работал в Свердловске, быть с нею не мог. И вдруг после родов ей приносят огромный букет цветов и мою записку со стихами — то, чего она никак не ждала. А это я заранее все приготовил.
Кстати, и сюжет нашего «обручения» она вспоминает как сюрприз. После института мы с Наиной расстались, но был у нас договор, что обязательно встретимся через год, проверим наши чувства. Так казалось романтичнее.
И вот зональные соревнования по волейболу, у меня — матч в Куйбышеве. Сначала я позвонил ей, а потом решил — вдруг не приедет? — дам телеграмму. Долго мучился, что писать. Решил отстучать такое, чтобы была полная гарантия — не то что приедет, прилетит. Посылаю: «Приезжай, у Бориса плохо с сердцем». И без подписи. Конечно, телеграмма та ещё… Но вполне в духе наших студенческих розыгрышей.
И хотя она мой характер знала, но действительно — примчалась сломя голову, нашла нашу гостиницу и туг же увидела меня.
«Обручение» — это когда мы гуляли целую ночь в парке. Теперь она говорит: не представляю, как это можно целую ночь гулять? Наина, по-моему, не очень была готова к тому, что эта безумная телеграмма станет таким крутым поворотом в жизни, но я после этой встречи действительно поехал к ней в Оренбург, повёз её расписываться в Свердловск и потом сразу в Березники, знакомить с родителями.
До этого в институте, когда мы несколько лет жили в общежитии в соседних комнатах, у нас не было «любви» в современном понимании этого слова. Мне, кстати, сначала нравилась другая девчонка из их группы. Потом влюбился в Наю. Но завести настоящий роман не получалось. Мы жили какой-то брызжущей через край коллективной жизнью — бурной, активной. Наши две комнаты — «девочек» и «мальчиков» — называли «колхозом», меня выбрали «председателем», а Наю «сангигиеничкой». Самую ккуратную. Была у нас девушка-«казначей», все деньги шли в один котёл, вместе питались, вместе хохмили, вместе в кино ходили, «капустники» устраивали, ну… просто жили. И, конечно, спорт, бесконечный волейбол — матчи, тренировки, я на площадке, Ная на скамейке, и я вижу её лицо, спокойное и сияющее.
Мы жили в обстановке чистой дружбы, весёлого и какого-то слегка взвинченного романтизма, который сейчас просто невозможно себе представить. Такой фантастической энергии — на фоне полуголодного, аскетичного, почти казарменного существования — я потом не припомню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151