Козырева тогда сложно было назначать на пост министра иностранных дел Союза, он был к этому не готов. Остановились на фигуре Бориса Панкина, посла в Швеции. Он был одним из немногих послов, кто в первый же день переворота дал однозначную оценку путчу.
В одиннадцать часов начался Совет глав республик, там все эти предложения прошли.
Каждая такая победа давалась невероятным усилием. А сколько их могло быть — одна, две, три?
Мне становилось все более очевидно, что это временные уступки.
Неудавшиеся назначения Горбачёва на три ключевых поста в правительстве — обороны, безопасности и иностранных дел — не несли в себе никакого злого умысла. В двух случаях он назначал первых заместителей, в третьем — просто оставил на посту прежнего опытного исполнителя.
Однако эта история ясно показала: в путче был задействован не только первый, но и второй эшелон руководителей союзных ведомств. Ведь это был не заговор нескольких отчаянных генералов, как позднее, в октябре 93-го, а заговор государственной системы, которая не желала распадаться.
Возникала как бы сама собой парадоксальная, двойственная ситуация. Руководить страной Горбачёв назначал непосредственных помощников тех людей, которые собирались его свергать…
Сохранялся в неприкосновенности сам механизм, аппарат путча — а это и был аппарат союзных структур, на всех уровнях подчинения и функционирования, который готов был привести в действие режим чрезвычайного положения.
А этого не хотел в стране, как мне казалось, никто. И я не мог, не имел права допустить возникновения новой угрозы безопасности России.
Последняя попытка
Ночью накануне очередного съезда народных депутатов СССР руководители союзных республик собрались в Кремле, чтобы выработать тактику поведения перед съездовским форумом. Задолго до этого у большинства руководителей сложилось однозначное мнение — со съездом нужно заканчивать, этот государственный орган власти изжил себя, остался в прошлом. Но все понимали также, что съезд не согласится без боя проститься со своей безграничной властью.
После напряжённой работы было подготовлено совместное заявление глав десяти республик, в котором съезду предлагалось сформировать межреспубликанские структуры власти на переходный период до принятия новой конституции СССР. На этом съезд должен был успешно закончить своё существование. В случае принятия этого предложения приостанавливалось действие ряда важнейших статей Конституции СССР, и власть передавалась Совету глав государств, в который входили Президент СССР и лидеры союзных республик.
Во время работы над этим документом Горбачёв все время шёл на компромиссы, не обращал внимания на мелочи, держался согласованной позиции с главами республик. Он сильно изменился после августа. Объявляя о своём суверенитете, одна республика за другой резко меняли политический расклад в уже бывшем — это становилось определённо ясно для всех — Советском Союзе. В новой реальности Горбачёву оставалась только одна роль — объединителя разбегавшихся республик.
С заявлением перед народными депутатами СССР мы поручили выступить Нурсултану Назарбаеву. Нельзя сказать, что предложение Совета глав государств стало для участников съезда большой неожиданностью. Все примерно к такому сценарию и готовились. Но все же самые оголтелые бросились на защиту съезда. С трибуны бросались слова о «предательстве», «заговоре», «разворовывании страны» и прочее. Михаил
Сергеевич всегда с трудом сдерживался, если при нем говорили такие гадости, и когда его довели окончательно, он вышел на трибуну и пригрозил: если съезд сам не распустится, то можно его и разогнать. Это охладило пыл выступавших, и заявление Совета глав государств было принято.
Дальше пошла активная, напряжённая работа в Ново-Огарёве. При этом Горбачёв все время чуть-чуть не успевал за ситуацией. Она все время его на шаг опережала. Он шёл на уступки, которые до августа всем казались бы немыслимыми. Он согласился на то, чтобы будущий союз стал конфедеративным государством. При этом, однако, сохранялся сильный центр, определявший вопросы обороны, часть финансовых вопросов. Оставался единый президент, который выступал гарантом соблюдения договора, он же представлял союз суверенных государств (ССГ — это был вариант новой аббревиатуры бывшего СССР) в отношениях с зарубежными странами. В центральном правительстве сохранялся пост премьер-министра. В Москве должен был работать двухпалатный парламент.
Ударом для Горбачёва стало то, что от ново-огаревского процесса уклонялись одна за другой бывшие союзные республики. Сначала три прибалтийские, но на них, правда, Президент СССР сильно и не рассчитывал. Затем Грузия, Молдова, Армения, Азербайджан… Да и атмосфера на ново-огаревских заседаниях в октябре — ноябре сильно отличалась от той, которая царила на них до путча. Если раньше подавляющее большинство глав республик не смело спорить с Президентом СССР, и даже где-то осуждало меня за «чрезмерный радикализм», то теперь они сами уже бросались на Михаила Сергеевича, не давая мне и рта раскрыть.
Параллельно шёл активный процесс в республиках — с объявлениями государственной независимости, с выборами президентов. Все мечтали поднять свой собственный статус, все хотели стать равноправными членами ООН.
Было очевидно, что Горбачёв не по чьей-то злой воле, сам, исторически, загоняется в угол. Он упирается в стену, и выхода уже нет.
Драма наступила 25 ноября, когда в Ново-Огарёве, открывая очередное заседание глав государств, Горбачёв сообщил прессе, что участники встречи собрались для парафирования договора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151