Ты уж лучше мечтай обо мне, если так любишь власть. Будь со мной вежлива, Бекка, и я удовлетворю все твои желания. — Его рука больно сжала ее грудь. Знак обладания, а не нежности.
— Ты должен отпустить меня, Адонайя! — Слова сопровождались бесслезными рыданиями. Бекка презирала себя за слабость, за свой молящий голос. — Ты обязан меня отпустить.
— Это с какой же стати? Не хочешь мне послужить, что ли? Не заставляй меня вытаскивать тебя на судилище здешних матрон. Это только унизит и тебя, и твоего па, и весь ваш род. Тебе придется доказывать мне свою глубочайшую благодарность перед множеством свидетелей, чтоб показать всем, какая ты достойная женщина. А если ты и тогда будешь отказываться, ну тогда — смерть. А ты когда-нибудь слыхала, как убивают в Добродетели? Ихний альф, видимо, умница и немало идей почерпнул у людей из Коопа.
— Взгляни сюда! — В полном отчаянии она все же нашла силы, чтоб немного оттолкнуть его и ткнуть пальцем в свой лоб. — Взгляни сюда, Адонайя, взгляни на этот знак. Это знак мужского обряда! Варак — альф Добродетели — собственноручно отметил меня им и освободил от всяких обязательств. Мой па и еще двое свидетелей видели его. Дотронься до меня, пока я ношу священный знак, и ты сам окажешься тем, кто узнает, каким способом убивают в Добродетели!
Ее грудь гневно вздымалась, когда она бросала ему эти слова. Снова в памяти всплыли уроки матери, но уже из числа тех, что должны были укрепить ее смелость: «Мы должны быть благодарны мужскому закону, как бы ни был он временами крут, ибо большая часть их правил появилась в Голодные Времена и это сильная защита для тех, кто беспомощен».
Лунный свет, затененный стволами и ветвями деревьев, был слаб, но его все же хватало на то, чтоб разглядеть каждую черточку ненавистного лица Адонайи. А ему — чтобы видеть ее. Конечно же, он должен различить очертания креста на ее лбу! Теперь ему придется отпустить ее и уползти отсюда — побежденным.
Но Адонайя только свистнул, и тотчас раздался шорох многих ног, бегущих по сухой листве. Четверо — пятеро — шестеро юношей — ни один из них не достиг тех лет и не обзавелся той мускулатурой, которая нужна, чтоб выступать на ринге, — вдруг возникли из темноты и встали за спиной Адонайи. Еще четверо подошли и встали правее, а двое — левее. Их лица выражали волчью жадность, а ничем не прикрытая тоска в глазах заставляла вспомнить мертвецов, вылезших из могил и облизывающих припорошенные землей губы в откровенной зависти к живым.
— Не угодно ли тебе познакомиться с моими друзьями, милочка Бекка? — спросил Адонайя. Его зеленые глаза сейчас горели желтым пламенем. Он смачно плюнул на свои пальцы и смазал знак креста на ее лбу. Бекка могла только слабо трепыхаться в его крепких руках. — Это очень хорошие мальчики — все двенадцать — умные мальчики из разных хуторов. Я познакомился с ними давно, во время наших с па странствий. У меня больше оснований считать их моими кровными родичами, чем многих из отцовского приплода. Участвовать в борьбе на ринге им нравится ничуть не больше, чем мне, равно как и возбуждать у своих родителей и более сильных братьев какие-нибудь опасные мысли. И тем не менее на своих хуторах они умудряются проворачивать немало любопытных делишек, причем делают это очень славно. Их слова заслуживают полного доверия. И все они засвидетельствуют, что когда ты преклонила передо мной колени, на твоем лбу не было никаких знаков, кроме сияния, коим Господин наш Царь наделяет особо ревностных женщин.
Бекка с ужасом смотрела на юношей, окружавших Адонайю. Правда, произнесенная чужими устами, теперь предстала перед ней не в виде таинственного Червя, а страшного дракона. И когда она подумала о том, какие узы связывают их с Адонайей, она легко прочла истину в их глазах:
«…Она была истерзана и умирала долго…»
Какой же слепой дурой надо быть, чтоб думать, будто банды ворья прячутся вдали от пахотных земель, где-то в пустошах! Все, что будет делать с ней Адонайя, эти звери повторят после него. В каждом из них читалось привычное спокойствие слабых, но умных существ. Они умеют ждать своей очереди, и эта очередь обязательно наступит.
Паника сковала Бекку. Воздух как будто сам собой рванулся в ее легкие и сорвался с губ воплем — сплошным сгустком черного ужаса. На какое-то время она перестала видеть, перестала ощущать это крошечное бессильное тело, которого домогался Адонайя. И хотя чувства еще не полностью покинули ее, они были так затуманены, что ей казалось, что она одновременно находится в двух местах — внутри своего тела и — бесчувственная — вне его, отрешенно наблюдая за тем, что они делают с ней, будто это не она, а кто-то другой.
Чьи-то руки хватали ее за плечи, заставляя откидываться назад; ей казалось, что она тонет в этом море хватких жадных пальцев. Ее платье зацепилось за кору дуба, когда стая Адонайи накинулась на нее. Бекка сопротивлялась изо всех сил, понимая — не мозгом, а нутром: если им удастся повалить ее на землю, с ней покончено — и с телом, и с душой.
Адонайя схватил ее — падающую — за подбородок, заставив откинуть голову назад так далеко, что она наверняка закричала бы от боли, будь она способна ее ощутить. Он что-то говорил ей, в бледно-зеленых глазах скользила грязная ухмылка. Бекка вышвырнула и это лицо, и значение его слов в спасительный туман, сгущавшийся вокруг нее.
В голове Бекки звучали обрывки старинных песен, которые напевала мама, когда Бекка была еще новорожденной и делила с матерью тепло ее постели. Голос матери звучал в ушах Бекки так громко, что места для глупой мужской болтовни просто не оставалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151