Что-то он в этой пещере увидел. Увидел мельком нечто очень важное, отложившееся на краю сознания.
— Так… — Одиссей остановился точно посередине пещеры, внимательно обведя ее взглядом.
Так и есть.
На колченогой тумбочке у кровати, рядом с бронзовым подфакельником стояла деревянная гравюра, изображавшая молодую улыбающуюся женщину невиданной красоты.
— Афина, нет, Афродита, — вслух произнес Одиссей, перебирая в памяти симпатичные мордашки и с каждой секундой все больше и больше понимая, что женщина на картине очень похожа на его покойную мать Антиклею.
“Но этого просто не может быть”, — спокойно подумал царь Итаки и поставил в этом неразрешимом вопросе жирную точку, решив, что сходство женщины на портрете с его матерью случайно. (Наивный человек! — Авт.)
А вот картина с изображением Лаэрта над ночным горшком великана никаких сомнений у Одиссея не вызвала, повергнув его в суеверный шок.
На картине ДЕЙСТВИТЕЛЬНО был изображен ЕГО ОТЕЦ.
Одиссей медленно, словно сомнамбула, подошел ближе.
Вблизи портрет его отца оказался весь искромсан прямоугольными дырочками, а в центре картины торчала рукоять ушедшего до половины в каменную стену ножа.
Спасительный для психики ответ пришел в голову Одиссея сам собой.
Все сразу встало на свои места.
— Понятно. — Царь Итаки с облегчением вздохнул. — Шуточки известного хохмача Диониса. Ну, я тебе это припомню!
Неизвестно, какие еще угрозы последовали бы в адрес бога вина, слетев с уст взбешенного Одиссея, но тут пещера содрогнулась от чьих-то могучих шагов.
Чьих-то, гм…
Не будем мудрствовать лукаво, а скажем прямо: в пещеру возвращался великан.
Агамемнон, Аякс, Гектор и Парис были тут как тут.
— Одиссей, — истошно заорали они, — караул…
— Парис? — Царь Итаки обалдело вытаращился на бледного юношу, словно именно он и был чудовищным великаном. — Но как ты спустился со скалы?
— Как хозяина пещеры вдалеке увидал, — ответил за юношу Агамемнон, — так вниз кубарем и скатился. Там, оказывается, на камне выступы в виде ступеней были.
Возвращавшийся домой с прогулки великан громко икал, и Одиссей понял: путь назад отрезан.
— Быстро в вольер, — громко скомандовал царь Итаки.
— К козам? — испуганно спросили герои.
— К баранам, — злобно прорычал Одиссей, бросаясь в угол пещеры.
Бараны недовольно заблеяли, так как тусовка у них была довольно узкая, но греки пинками разогнали животных, спрятавшись между ними.
— О-о-о-о, — жалобно взревел великан, когда наступил голой пяткой на дотлевающий у входа в пещеру костер.
К слову сказать, циклоп ходил искать свою потерявшуюся сандалию.
Каким образом, спросите вы, он ее потерял?
Да ночью коты местные под пещерой уж больно громко песни любовные ревели, в них-то своей правой сандалией великан и запустил. Но переусердствовал малость, забросив сандалию далеко к морю.
В расстроенных чувствах невыспавшийся циклоп в одной левой сандалии зашел в пещеру.
Греки, замершие среди меланхолично жевавших травку баранов, молча ужаснулись.
Великан был просто чудовищен.
В смысле размеров он был чудовищных, а так мужик себе как мужик. Только глаз правый, словно у морского пирата, черной полоской был перевязан. Встреть такого нормальных стандартных размеров где-нибудь на Родосе, и вовсе он не будет казаться тебе чудовищным. Даже можно сказать наоборот, он покажется обаятельным, и грех будет не угостить этого симпатягу вином, дабы послушать удивительные истории о его пиратских рейдах у берегов Лесбоса либо Гоморры.
— Е-мое, — громко произнес великан, осматривая свою пещеру. — Что-то я не понял…
— Наше присутствие заметил, — прошептал Аякс, за что получил по лбу от Одиссея.
— О… — в отчаянии взревел циклоп. — Кто слопал мои запасы сыра, о… кто выпил все мое вино?
— Мы выпили, — хмыкнул Агамемнон, еще не совсем протрезвев.
— О… — продолжал сокрушенно реветь великан. — Кто слушал мою музыку, у-у-у… Кто воспользовался моим любимым ночным горшком?
Греки недоуменно переглянулись.
— Чего? — прошептал Одиссей, и все почему-то сразу посмотрели на Аякса.
— А что я, что сразу я? — с вызовом хрипло прошептал герой. — Ну, стоит себе горшок большой в белый горошек, как же таким не воспользоваться? Снаружи ведь негде, сплошные скалы, ни кустика, ни деревца.
— Скотина, — прошипел сквозь зубы Одиссей. — Ну, я с тобой потом еще разберусь…
— О… — еще раз взревел циклоп, после чего горько зарыдал.
На греков мощно пахнуло перегаром.
— Да он же пьяный, — догадался Агамемнон.
— Будем отступать, — сделал вывод Одиссей и принялся обдумывать гениальный… хотя нет, лучше сказать, хитроумный план побега.
А великан тем временем, утерев мокрый красный нос, стал швырять хорошо отточенный нож в портрет Лаэрта, целясь прямо в его идиотскую улыбку.
“Вот сволочь”, — подумал Одиссей, мысли которого складывались в нужную мозаику с трудом. Но оно и понятно: вина чужого меньше пить надо было.
На шару ведь не жалко ни чужого напитка, ни своего организма.
Если кто в данной ситуации и веселился, так это Аякс, который пьян был, словно еж, упавший в чан с бродящим виноградом. Упился, в общем, герой больше всех, благо бычье здоровье позволяло.
Сначала Аякс сидел вроде как тихо, но потом его разобрало, и он начал приглушенно хихикать. Греки, понятное дело, зашикали на него, но тот на гневные рожи друзей внимания не обращал.
Затем Аякса окончательно развезло, и он стал басом блеять, подражая главному в стаде барану, который уже около часа лежал в обмороке, сраженный исходившими от греков винными парами.
— Гомер! — встревоженно позвал любимого барана великан, прекратив метать нож.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87