Я опять встретил его в Монлери на велогонках за лидером. Но Эмиль считал, что это мура. Несерьезно. Ему хотелось бы следовать за гонкой Париж – Ницца, но он не сможет из-за работы на заводе. Гонка должна состояться в 1935 году. Затем я встречал его не раз на дорогах, теперь эта пара возила на тандеме своего младенца – мальчик, вылитый папаша, катился в маленькой корзинке, привязанной к рулю.
Потом у них родился еще ребенок – девочка, это было уже в тридцать шестом, во время стачек. Я увидел Эмиля на одном из тех неслыханных собраний-концертов на занятых рабочими заводах, куда звезды эстрады приходили петь для бастующих. Казалось, он веселится от души.
– Как, Эмиль, и вы среди забастовщиков?
– А как же, мсье Жюлеп, надо делать то же, что и все. Нельзя же предавать товарищей.
Должно быть, то было влияние его свояка.
Я снова встретил его на велодроме. Затем наткнулся на него в салоне автовыставки. Заметил его издали в Клиши на очередном состязании вроде Пари-Рубе, и мы помахали друг другу. Вскоре мой листок организовал велогонки по кругу, а меня выдвинули распорядителем: я метался на старте с трехцветной нарукавной повязкой и кучей значков на лацканах и услышал, как меня кто-то окликнул:
– Эй, мсье Жюлеп!
Эмиль и его жена, оба нисколько не изменились, только она казалась чуть-чуть усталой. Они решили усыновить испанского ребенка, но не знают, имеют ли право взять его, живя в Париже…
– Зачем вам взваливать себе на шею чужого ребенка, вы в своем уме?
Она улыбнулась и сказала:
– Там, где есть на двоих, хватит и на троих…
На сей раз уж ясное дело, это свояк вбил им в голову такую мысль. А как, кстати, его дела? Они его не видели довольно давно…
– Ну, ну, вы что, поссорились?
– О нет! Он в Испании… воюет с Гитлером…
Он произносил «il est h-en Espagne», не делая связки, совсем как Монтерлан, у которого я брал накануне интервью: он рассказывал о девушках, преследовавших его своими ухаживаниями, и произносил на изысканный манер: «Comment h-allez vous?»
Однако парижанам не разрешили брать испанских детей. Я скоро сказал об этом Эмилю в венсенском автобусе. Он покачал головой.
– А мы бы это сделали… Они там подыхают ради нас… Пропаганда здорово обрабатывает людей.
Мне пришлось еще раз, не находя никакой новой идеи, взяться за фильм о мнении «человека с улицы» во время мюнхенских дней, и я, естественно, подумал об Эмиле. Но на этот раз у меня вырезали Эмиля, то, что он говорил, прямо сказать, не лезло ни в какие ворота. А я еще смягчил его слова… Затем я уж не вспоминал его до мобилизации. Но пришел день, когда я был лейтенантом пехотного полка, поставленного для подкрепления линии Мажино в каком-то захолустье, недалеко от Меца; во время обеда звучало радио и Шевалье запел песенку «Мимиль». А я, как дурак, все время видел перед собой славную морду Эмиля, его жесткие волосы и вздернутый нос. Где-то он сейчас, Эмиль? А его свояк-коммунист? Уж этот-то наверно попал в переплет, вернувшись из Испании… Возможностей встретиться становилось все меньше. Не было больше велогонок, не было нужды ловить «человека с улицы» и брать интервью о его отношении к приезду английского короля или к распространению танца «black-bottom».
Однако мне все же довелось его увидеть в разгар войны, Эмиля, в самую заваруху. В самой гуще всей этой мерзости. После того как мы удержали позиции на Эне и на Уазе, но с яростью в душе отступили, подчиняясь приказу. Было это, наверно, 12-го или 13 июня. Никогда я этого не забуду. Местечко в Нормандии, в департаменте Эр. Замок Людовика XIV, водная гладь пруда, темные и молчаливые аллеи подстриженных деревьев, большие мифологические скульптуры на пилястрах при входе. Площадь, запруженная нескончаемыми отступающими обозами, печальные надписи на дверях церкви: «Здесь прошла Жоржетта Дюран»… «Мама, мы двигаемся на Анжер»… И мы в этой каше, вперемежку с драгунами и их повозками, с ранеными, которых увозят в тыл, а боши не больше чем в одном, в полутора километрах двигаются по дороге на Эврэ. Сколько времени мы продержимся? На улице, напротив монастыря, школу сестер-монашенок медики заняли под лазарет, и мы должны были позавтракать с ними, потому что походная кухня… да что говорить! Походной кухни уже не было. Стояла давящая жара, сквозь свинцовое небо иногда прорывались яркие краски июньского дня, но тут же меркли, и все снова мрачнело. Во дворе под невысокими деревьями стоял длинный деревянный стол. Ели все вместе: врачи, несколько офицеров, в дальнем углу – сержанты, простые санитары и раненые, не разбирая чинов, те, что могли сидеть за столом; они ждали, пока за ними приедут санитарные машины. Молоденькая сестра-монашка, вся в белом, в нелепом головном уборе, сновала среди нас, разнося тарелки, помогая дежурным, приветствуя офицеров, и придерживала руками юбку, перепрыгивая через кучу оружия, сваленного как попало в углу.
Немецкая артиллерия стреляла через наши головы. Наверно, они обстреливали дорогу, выходившую из города.
Среди нас был солдат – должно быть, солдат? – с голым торсом, гипсовой повязкой, кое-как наложенной на левое плечо и руку, висевшую на марлевой перевязи, лицо его обросло трехдневной щетиной. Когда он окликнул меня: «Мсье Жюлеп», я так и подскочил. Теперь я был лейтенант Вандермелен, кто же мог?…
– Вы меня не узнаете?… Дорен, брат Ивонны…
– Как, Эмиль? Вот это да!
Он рассказал мне, что был в группе франтиреров из кавалерийского дивизиона. После Дюнкерка им не дали достаточно танков, впрочем, сам он вел машину с пулеметом «Гочкис»…
– Его не сравнишь с «пеги рен», верно, Эмиль?
Он лишь слабо улыбнулся в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8