Дети похожи, и ты решил, что твоя уловка удалась. Ведь народу нужен Чилам, не правда ли? А жрецам он нужен ещё больше. Вы, наверно, жалеете, что по древнему пророчеству новый прорицатель может родиться только через сто лет после смерти предыдущего. Вам бы хотелось всегда иметь его под рукой. Так?! Потому вы и соорудили тайный отвод в священном колодце… Ты ошибся, жрец! И дело даже не в том, что ты перепутал младенцев, а в том, что ты не веришь в Чилама! Ты – хранитель веры, предал её, и гнев Многоликого тебя настиг!
– Врёшь! – прохрипел а'Гор. – Ты не Чилам!
– Вот как? – мягко улыбнулся прорицатель. – Что ж, с глупцом спорить бесполезно – он верит лишь самому себе. Отпусти его, раб!
Дзарг молча повиновался, и а'Гор, вскочив, бросился к выходу, но вдруг споткнулся на полпути и замер, не в силах сделать следующий шаг.
– Что же ты не уходишь, Великий? – поинтересовался юноша. – Не волен над собственным телом? Кто мог завладеть им, как думаешь? Не знаешь? Или не веришь? Не бойся, жрец, я верну тебе веру! Ты поверишь так сильно, что сам лишишь себя жизни. Твоя смерть будет медленным избавлением от грехов, которые ты совершил. Вернись, Великий, и возьми свой нож!
Жрец повернулся и на негнущихся ногах подошёл к лежащему на полу кинжалу. Он нагнулся и поднял нож с пола, крепко зажав его в руке.
– Ты был слеп, жрец, – прозвучал тихий голос. – Твои глаза давно ничего не видят! Зачем они тебе? Я научу тебя видеть сердцем!
Великий с ужасом смотрел, как его собственная рука взметнулась вверх. Как кончик лезвия неминуемо приближается к глазу. Он хотел закричать, закричать ещё до того, как почувствовал боль – но не смог. И тогда он вдруг понял, что такое настоящий страх… Он осознал, что не сможет выплеснуть хотя бы в крике ту нечеловеческую боль, которую ему предстоит испытать. Ему захотелось умереть прямо сейчас, но он знал, что Чилам ему этого не позволит.
И он поверил: Чилам пришёл!
Старый раб бесшумно спустился в пыточный подвал. Ах-куч почти никогда не выходил оттуда: здесь он ел и спал, истязал свои жертвы и насиловал храмовых рабынь. Здесь он и умрёт! Бывший вор сжал в кулаке медную ложку, ещё час назад принадлежавшую безбровому. Он, для которого «смык» был профессией, без особого труда сумел «помыть» её прямо на глазах у хозяина, да так, что тот ничего не заметил. Умелые руки за несколько минут превратили безобидный предмет в смертоносное оружие: остро заточенный черенок ложки мог ужалить ни чуть не хуже славного грайворского стрижа. "Вор не должен лепить жмуров, – горько усмехнувшись, вспомнил собственные слова Робин.
«Он и воевать тоже не должен…» – хмуро добавила память.
…Красиво, наверное, заходил корабль на швартовку. Паруса пузы белые надувают, вымпелы разноцветные реют, боцманские дудки серебряно посвистывают, матросы рифы берут, по вантам скачут…
Красиво…
Со стороны красиво…
А там, внутри, в душном, просмолённом и просоленном трюме, рядом со стреноженными лошадьми, с принайтовленными колесницами, катапультами, таранами и прочим, когда только что от души проблевался после ковша тёплой браги…
Жара…
Прямо с причала – «Марш-марш, сукины дети!». Впереди Астур…
Наша колесница – четвёртая в колонне. Пыль столбом…
Идём по-походному: щиты опущены, командир без брони, пики подняты…
На мордах – тряпки мокрые, от пыли, чтоб дышать хоть как-то можно было…
«К бою!»… Проверка?
Куда-то повернули. Солнце в глаза. Чёрная точка… Потом – две, три… Туча на горизонте, растёт и увеличивается, визжит гортанными выкриками и храпом коней… Степняки пришли от солнца…
«Укрыться!»… В степи?
Колесница, что перед нами была, дёрнулась. Коренной – тушей бесформенной оземь грохнулся: аккурат между позвонков шейных – стрела. Перед носом столб пыли.
«Вправо!». Слева кто-то завизжал, и сразу вслед – захрипел. И не понять – то ли конь, то ли человек…
Что-то свистнуло – раз, другой, третий – и нет командира, и ещё одного, который в трюме всё песни напевал да прибаутками сыпал. И возница наш вдруг поводья выпустил, руками взмахнул, за шею схватился, и начал набок заваливаться. Упасть не успел, а в него ещё четыре стрелы воткнулись.
А я? Что там матушка про хранителей говорила?
…Не знаю, какой хранитель тогда лук мне подсунул, да руки мои воровские, ни к чему другому не привычные, под тот лук заточил, да только стрелы я сыпал – что три степняка зараз, и каждая из них жмура лепила. А когда степняки налетели да до рукопашной дошло – и мечом работал, и шершнем, а довелось бы – и голыми руками рвал бы да зубами грыз, лишь бы выжить!
Жить хотелось…
Очень…
«Сколько лет прошло – а жить хочется не меньше!» – отогнал воспоминания Робин.
Он ещё крепче сжал в руке оружие и прислушался: в подвале было тихо. Старик сделал несколько шагов и замер.
Подвал был пуст.
Ах-куч хотел убежать, но ноги словно приросли к полу. Он хотел хотя бы зажмуриться, чтобы не видеть как Великий а'Гор корчится в страшных муках, нанося себе всё новые и новые раны – и не мог закрыть глаза. Со всем своим опытом палача он и представить себе не мог таких истязаний. Самым страшным было то, что жрец не издал ни единого звука. Его рот разрывался в безмолвном крике, но крик этот звучал только в сознании безбрового.
– Теперь ты можешь видеть сердцем, жрец! – выдохнул Чилам. – Скоро и слушать меня ты тоже будешь сердцем, как это делает Дзарг…
Голос прорицателя был ровным и бесстрастным.
– Ты даже представить не можешь, уверовавший, как долго я ждал этого дня. Я знал, что сила придёт ко мне в день моего пятнадцатилетия – так гласит древнее пророчество. Только ты в него не верил, а я – верил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114