– И так кончается всегда, когда связываешься с людьми, способными доказать, что снег – белый.
– «Черный», хотели вы сказать, сосед?
– Я знаю, что сказал и что хотел сказать, – ответил мастер Пфрим. – И я желаю только, чтобы республика…
– Только не забывай о 14 голосах, которые я тебе обеспечу, мастер Пфрим! – воскликнул философ.
– Ладно, ладно! Хорошо! Но демиург… Для меня это слово все равно, что «демагог», а я не хочу иметь ни демагогов, ни демиургов. Я стою за свободу, и кто добрый абдерит, – надевай шапку и следуй за мной!
И мастер Пфрим удалился, ибо читатель, надеюсь, заметил, что эта беседа происходила в одном из залов Абдеры. За мастером последовало несколько праздных глупцов, составлявших его неизменную свиту.
Но философ, не подав и вида, что он это заметил, продолжал дальше.
– Без архитектора, демиурга, или называйте его, как хотите, разумным образом допустить происхождение мира невозможно. А теперь посмотрим, как он принялся за свое дело. Представьте себе материю в виде огромной плотной кристаллической глыбы, и демиург своим алмазным молотом разбивает эту глыбу одним махом на множество бесконечно малых частиц и они рассеиваются в пустом пространстве на миллионы кубических миль вокруг. Естественно, что, сталкиваясь между собой тысячами способов и вновь разлетаясь в стороны, благодаря силе движения, сообщенного им ударом молота, они ударялись и терлись друг о друга, образовав тем самым бесчисленное количество частиц правильной и неправильной формы: треугольные, четырехугольные, восьмиугольные, многоугольные и круглые. Из круглых возникли вода и воздух, являющийся не чем иным, как разреженной водой. Из треугольных частиц – огонь, из прочих – земля. Из этих четырех стихий природа создает, как вам известно, все тела вселенной.
– Чудесно, удивительно! И как все понятно! – говорили абдериты. – Кристаллическая глыба, алмазный молот и демиург, разбивающий глыбу на куски столь мастерски, что из осколков, без всяких дополнительных усилий, возникает вселенная. Действительно, самая проницательная гипотеза и к тому же такая простая, что ее можно было бы самому выдумать в любое время!
– При помощи такого простого предположения я объясняю все явления природы, – закончил философ с самодовольной улыбкой.
– При помощи подобной гипотезы не объяснить происхождение даже осиного гнезда! – воскликнул девятый, по имени Демонакс, прислушивавшийся до сих пор к утверждению своих сограждан с молчаливым презрением.
– Чтобы создать такое величественное, прекрасное и удивительное творение, как это мироздание, требуются иные средства и силы. Только совершеннейший разум мог набросать его план, хотя я и допускаю, что для претворения его пригодны были и менее значительные мастера. Он предоставил Это дело различным низшим богам, указал каждой группе богов область их работы, а сам удовольствовался общим надзором за целым. Смешно пытаться объяснить происхождение небесных тел, земли, растений, животных и всего, что находится в воздухе и в воде из атомов, симпатий, случайного движения или одного удара молота. Духи царят в стихиях, вращают небесные сферы, образуют органические тела, украшают весенний наряд природы цветами и рождают в ее лоне плоды осени. Может ли быть что-нибудь понятней и приятней, чем эта теория? Она все объясняет. Всякое явление она выводит из соответствующих ему причин. При ее помощи легко понять искусство природы, как нетрудно понять, почему Зевксис или Паррасий могут изображать чарующий пейзаж или купанье Дианы посредством слегка окрашенной земли.
– Что это за прекрасная вещь, философия! – восклицали абдериты. – Жаль только, что среди множества превосходных теорий трудно остановиться на какой-нибудь одной.
Тем не менее пифагореец, объяснявший все при помощи духов, имел самый большой успех. Поэты, живописцы и прочие служители Муз во главе со всеми женщинами Абдеры объявили себя сторонниками духов, но при условии, что каждому разрешается представлять их себе в таких приятных образах, в каких им это угодно.
– Я никогда не был особенным другом философии, – объявил жрец Стробил, – и не без причины. Но если уж абдериты никак не могут расстаться со своими размышлениями о причинах вещей, то физика Демонакса менее всего вызывает у меня возражений. При надлежащих ограничениях она достаточно согласуется…
– О, она согласуется со всем на свете, – заметил Демонакс. – В этом вся прелесть ее.
– Хотите, я скажу вам свое мнение? – спросил Демокрит. – Если вы действительно заинтересованы в том, чтобы узнать свойства окружающих вас вещей, то вы, мне кажется, идете к цели необычайно длинным и кружным путем. Мир необыкновенно велик, и от места, с которого мы на него взираем, до его известнейших областей и городов так далеко, что я не понимаю, как кому-нибудь может прийти в голову разбираться в карте страны, когда ему, кроме его родной деревушки, все прочее, даже границы, неизвестны. Я думаю, что прежде чем бредить о космогонии и теологии, следует усесться без шума и пронаблюдать, например, происхождение паутины, и такое длительное время, пока мы не узнаем всего, на что способны пять человеческих чувств, руководимые разумом. Но зато вы поймете, что только одна эта паутина даст вам больше сведений о великой системе и более достойные представления о ее создателе, чем все те хитроумные теории происхождения вселенной, которые вы состряпали в своем мозгу в период между сном и бодрствованием.
Демокрит говорил об этом вполне серьезно. Но абдеритские философы полагали, что он смеется над ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115