— Все уже позади.
— Почему он сказал… — всхлипнула она.
— Что?
— Нелюди. Про то, что мы… Отец Игнасио, мне страшно.
Он на миг задумался.
— Мне тоже, моя дорогая. Мне тоже.

* * *
"Fidelium Deus omnium Conditor et Redemptor, animabus famulorum famularumque tuarum remissionem cunctorum tribue peccatorum: ut indulgentiam, quam semper optaverunt, piis supplicationibus consequentur…
Per omnia saecula saeculorum".
Сырой холмик, укрытым дерном, шаткий крест…
Amen, — проговорил он, поднимаясь с колен.
Влажная ветка скользнула по его лицу — точно женские пальцы, и он вздрогнул от этого прикосновения.
— Отец Игнасио, — Мэри подняла к нему опухшее от слез, все в красных пятнах лицо. До чего же она все-таки, бедняжка, некрасива, неожиданно для себя подумал он.
— Да, дорогая?
— Я хочу… покаяться.
— Да, дорогая…
Он оглянулся на Арчи и Элейну, они стояли, взявшись за руки, растерянные и неподвижные, точно дети, и сказал:
— Отойдем, дочь моя.
За огромным деревом, к которому он прислонился спиной, она горячо прошептала:
— Это ведь Божья кара его постигла, да? Я тоже виновата. У меня были дурные мысли… плотские…
— Молись, — сказал он сурово.
Она глядела на него сухими отчаянными глазами.
— Как вы думаете, если бы ее здесь не было, он бы… посмотрел в мою сторону?
— Нет, — сказал он. — Ты — не ровня ему, Мэри. И ты — невеста Бога.
И нехороша собой вдобавок. Этого он говорить не стал.
— Да. Да. И я хочу вернуться в монастырь.
— Человек слаб, — напомнил священник, — и лишь Господь дает ему силу. Ты права. В мире тебе нет места. Я напишу матери-настоятельнице. А сейчас иди с миром, дочь моя.
— Спасибо, отец Игнасио, — она вытерла слезы и улыбнулась, — мне сразу стало так легко… Я вела себя как дурочка, да?
— Обстоятельства, — сказал он, — сложились так, что искушение оказалось слишком сильным. И тебе надо быть сильной. Увы, нас ждут трудности. Без Томпсона нам будет нелегко.
— Он был скверным? — спросила она с надеждой.
Так ей легче, подумал он, — Томпсон был скверным человеком, и Бог покарал его, все правильно, все на своих местах.
— Худшее возобладало в нем, — сказал он, — полагаю, в других обстоятельствах, он вел бы себя достойно до самого конца.
Он тихонько вздохнул. По крайней мере, Томпсон был, хотя и плохой человек, но человек.
— Выходит, — жалобно спросила она, — каждый человек прячет в себе зло? Даже я? Даже вы?
— Я не святой, — сухо сказал он. — Пойдем, девочка, здесь оставаться нельзя. Надо уйти отсюда до темноты. Запах крови может привлечь хищников.

* * *
Арчи, с карабином через плечо, пробивал путь через заросли. Нож в его руках почему-то казался непомерно тяжелым. «Томпсон, — подумал отец Игнасио, — делал это гораздо ловчее».
Теперь он шел позади всех, позади женщин, оскальзываясь и перебираясь через поросшие разноцветными грибами упавшие стволы.
Над головой смыкались темные листья. Если кто-нибудь, какая-нибудь тварь, прыгнет сверху, на голову… у него было ощущение неотступного взгляда, от которого ломило затылок.
Шорох…
Мэри резко остановилась и обернулась к отцу Игнасио. Ее лицо выделялось на фоне сочной зелени, словно бледный древесный гриб.
— Кто-то идет, за нами, не слышите? — она ухватила его за руку. Пальцы были сильные и горячие.
— Это наверху, — сказал он… — в ветвях…
— Нет! — она дрожала, — это обезьяны. Гигантские обезьяны! Я знаю, я слышала, они крадут женщин!
Отец Игнасио обернулся. Листва смыкалась за их спиной, пятна света и тьмы, от которых рябит в глазах, качающиеся тени, ничего…
— Ерунда, — сказал он, — охотники любят рассказывать всякие ужасы, чтобы набить себе цену. А туземцы этих обезьян не боятся. Их даже увидеть, и то трудно.
Огромные стволы деревьев обступали крохотную поляну, а кустарник вокруг был таким густым, что ни одна тварь не проломилась бы сквозь него бесшумно.
— Остановимся здесь. — Он скинул с плеч пожитки. — Скоро стемнеет. А здесь можно разжечь костер. Звери боятся огня.
— А если это люди? — прошептала Мэри.
— Тогда нам не поможет ничто.
Но Мэри продолжала стоять, вздрагивая всем телом и озираясь по сторонам. Она и сама сейчас напоминала испуганное животное.
— Гляди, Мэри, гляди!
Гигантская бабочка кружилась над ладонью Арчи, потом села, складывая и вновь расправляя тусклые надкрылья;
— Она тебе подмигивает.
На нижних крыльях насекомого, ярко алых, то проступали, то исчезали два ярких синих глаза.
— Ох! — восхищенно произнесла Мэри.
— Это совка, — проговорил отец Игнасио, борясь с подступающей к горлу тошнотой, — Moma, гм… agrippa gigas, гигантская совка…
— Она вам не нравится, отец Игнасио? — с удивлением спросила Мэри, — такая красивая.
— Не люблю насекомых. Даже бабочек. Кстати, туземцы ее тоже не любят. Это из-за вот этих пятнышек на верхних крыльях, похожих на черепа, видите? Считается, это душа мертвеца, она следует за теми, кто принял ее последний вздох…
— Томпсон! — в ужасе воскликнула Мэри.
Бабочка спорхнула с руки молодого человека и двумя ленивыми взмахами крыльев пересекла поляну и, ныряя в пятна света и тени, поплыла прочь…
— Это Томпсон, я знаю… Он идет за нами… это он… Мы его похоронили, а он идет за нами! Зачем, Арчи, зачем!
— Мэри, это же просто бабочка! Я только хотел тебя порадовать!
Мэри плакала, закрыв лицо руками.

* * *
Еще час, думал он, ну полтора, и Арчи его сменит, и можно будет, наконец, поспать. В голове кто-то бил в медный котел. Бум… бум…
Кровь, это кровь шумит в ушах. Вечный шум, приливы и отливы, повинующиеся толчкам аорты. Систола-диастола, систола-диастола… Предсердие, желудочек… предсердие, желудочек…
Кровь, отравленная лихорадкой.
Она несет свой яд к почкам, печени, легким, к сонной артерии — и дальше, дальше, в мозг, в большие полушария, и серое вещество, пропитанное ядом, уступает власть древним как мир структурам, которые только и ждут, чтобы взять верх, плодить чудовищ, населять ими мир, полный тьмы, шорохов, ночных звуков, первобытной торжествующей слизи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23