Уж так ему Аллочка понравилась… Так что случилось, Мишенька, голубчик? Кто ж вас так обидел?
— Лысюк, — мрачно проговорил Шендерович, с вожделением глядя на подплывающую яичницу с которой подмигивали красные глаза помидоров, — зуб даю, Лысюк.
— Ты маньяк, — Гиви придвинул себе тарелку с яичницей и на всякий случай заслонил ее от Шендеровича локтем, — у тебя навязчивая идея… Это, Миша, у врачей даже как-то называется.
— У врачей это называется абзац, — сказал Шендерович, яростно кромсая ножом свою порцию куриных зародышей, — причем полный абзац.
— Это он о чем? — шепотом обратилась к Гиви Варвара Тимофеевна, видимо посчитав на данную минуту Гиви более вменяемым.
— Конкурент какой-то, — пожал плечами Гиви. Ему было не до того. Он кушал.
— Какой-то? — вскинулся Шендерович, — какой-то? Я ж тебе говорил.
— Да-да, — согласился Гиви, — слышал. Между вами мистическая связь.
— Я бы на твоем месте не относился к этому столь небрежно, — укорил Шендерович, поглощая яичницу, — ибо зримый мир есть покров. И отдернув этот покров, мы узрим колеса судьбы. А в колесах судьбы есть, знаешь ли, оси, и они жестко закреплены, по законам, я извиняюсь, вульгарной механики — в результате две точки на ободе, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга, оказываются неразрывно связаны при помощи какой-то паршивой палки. И вообще, если ты не пьешь свой коньяк, то лучше отдай его мне.
История, рассказанная Шендеровичем Михаилом Абрамовичем, или О частном приложении закона сохранения всеобщего счастья в природе
Он пришел к нам в седьмом классе. Тихий такой. Привела его, как помню, учительница математики, она у нас классной была. Боренбойм, кажется, была ее фамилия, но это как раз несущественно. Звали ее Морковка, потому что рыжая была. Перед уроком привела, за ручку, что характерно, и он, что опять же характерно, ей это позволил. Поставила перед классом, знакомьтесь, говорит, это Марик Лысюк, он будет у нас учиться.
А он стоит, с портфельчиком, в очках, галстук пионерский на бок съехал. Приличный такой мальчик, одним словом, стоит, и только глазами из под очков так — зырк! зырк!
Мне он уже тогда не понравился.
Посадили его ко мне, потому что Жорка Шмулькин как раз болел. Садится, вежливо говорит «здасьте», достает из портфеля книжечки, тетрадочки — я его так, по дружески, пихнул локтем в бок, а он нет, чтобы меня обратно пихнуть, или учебрником по голове приложить — сидит и глазами лупает.
Как раз урок начался. Меня к доске вызвали. Математику я не то, чтобы любил, но сек в ней неплохо, надо сказать. А тут, словно помрачение какое-то нашло — учил ведь, знал, что спросят, так нет! Стою перед классом, как полный придурок, глазами лупаю — словно от него заразился. Морковка говорит — да что с тобой, Миша? Не учил, что ли?
Учил, говорю. Но забыл.
Понятное дело, кто ж поверит. Хотя я и вправду учил. Мне как раз на сборы надо было ехать, так тренер, вроде, договорился, чтобы меня пораньше вызвали — закрыть ведомость перед концом четверти.
Мычу, выкручиваюсь, хоть бы подсказал кто, сволочи! Слышу, вроде кто-то что-то шепчет с задней парты, но далеко — не расслышать. И тут смотрю, этот новенький руку тянет.
Результат — ему пятерка, мне двойка. И абзац сборам. Дома шухер поднялся, совсем, мол, школу забросил, только и знаешь, что мяч свой гонять… Все каникулы просидел над учебником, папа самолично контролировал.
Ладно.
Приходим после каникул, Морковка говорит — поздравьте Марика, он у нас молодец, отстоял честь школы на математической олимпиаде. Второе место по району, третье по городу. Такой вот Марик!
С тех пор я математику не люблю.
И Лысюка не люблю. Отвел его в уголок и врезал пару раз — чтоб жизнь медом не казалась. При поддержке ребят, надо сказать — они его тоже не полюбили. И, надо отдать ему должное, он жаловаться не стал.
А к лету он ногу сломал. Это как было — нас на лиман возили, военная игра «Зарница». Надо было окапываться там где-то, но мы больше пили по кустам. Меня и Жорку Шмулькина вообще на какое-то время потеряли; пока мы там в овражке портвейн откупоривали — пробку пальцем проталкивали, колбасу докторскую на закуску резали, боевая группа решила перебазироваться в тыл противнику. Автобус без нас и ушел. Только и успели крикнуть — мол, идите на северо-запад! Там пройти километра полтора от силы, мы еще немножко выпили и пошли себе. А пока мы шли, автобус в грузовик врезался. Удачно так врезался — там, где мы со Шмулькиным должны были сидеть, по левому борту — вмятина ого-го! Нас бы с автогеном вырезали. А так — только Лысюка и задело. И он ногу сломал. Сиденьем защемило. Передним, где мы с Жоркой должны были сидеть.
«Зарницу» прикрыли, военруку влепили выговор, хотя он и не при чем тут был, а потом и вовсе на пенсию отправили. Хотя виноват был шофер грузовика, естественно. Он на повороте не вписался. Тоже, кажется, портвейну принял. Поганый был портвешок…
Все лето прохромал Лысюк в гипсе. Перелом у него не так сросся, ногу ломали еще раз — я ему этого, честно говоря, не желал, но лично я лето провел хорошо. Сборная наша по городу первое место заняла, в Ярославль мы ездили, на товарищескую встречу, потом в Саратов. Потом, уже перед первым сентября — в Сочи. И еще пару дней от сентября оторвали, так что я пришел только где-то седьмого, загорелый и жизнерадостный.
Вхожу в вестибюль, здороваюсь с пацанами, смотрю, Лысюк идет. С палочкой. Прихрамывает. И глазами на меня — зырк! Но тоже поздоровкался, и вполне приветливо. Мне то чего с ним делить? Тем более, страдал человек, все лето промучился. Привет, говорю, Марик… Он, тихонько так — привет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124