В серебряных подсвечниках оплавлялись восковые свечи и, следя, как в танцующих тенях оживают травы на изразцах, Семен вспоминал о прошлогоднем лете. Он входил в возраст мужа и по старому строгановскому обычаю должен был на Ивана Купалу схлестнуться насмерть с медведем, чтобы доказать свое право на равенство с братьями. В тот день Семену не везло: вначале закормленный медведь не хотел драться, но, почувствовав лютую боль, рассвирепел и пошел в решительную атаку. Под тяжелой лапой рогатина дрогнула и переломилась пополам, Семен потерял равновесие — смертельно раненый медведь стал его подминать под себя. Время остановилось, потом дернулось и потекло по лицу липкой огненной влагой. Семен успел посмотреть на отца, увидеть, как брат наводит на медведя пищаль и как отец отводит пищаль рукой в сторону. Видел, как суровая дружина замерла в готовности с направленными на борющихся жалами рогатин и совней. Выстрела не последовало, дружина не двинулась, отец немигающим взглядом смотрел на окровавленного сына… Семен так и не понял, какая сила вложила ему в руки широкий поясной нож и помогла вынырнуть из медвежьих объятий, а потом заставила без устали кромсать умирающего зверя…
Когда схватка была окончена, Аника подошел к сыну и поцеловал его в окровавленные губы: «Достоин еси!» Он наклонился и положил в расшитую крестами ладанку горстку земли, в которой смешалась медвежья и строгановская кровь. С того дня Семен ничего не боялся…
Аника тяжело вздохнул в набежавшей дреме и закашлялся — после смерти жены он на глазах превращался в дряхлого старика. Семен подошел к отцу, подал травяной настой. С трудом сделав несколько глотков, Аника успокоился и перестал кашлять. Глаза медленно прояснялись, лицо обретало прежнее обеспокоенное выражение.
— Прибыл уже? Чую, что уже здесь…
— Нет… — Семен осекся на слове и добавил: — Пурга…
За спиной Аники послышался легкий шум: из темного неосвещенного угла мелькнула тень, на глазах обретая очертания и форму. Семен вздрогнул, от неожиданности перехватило дыхание, совсем как тогда, в медвежьих объятиях. Невысокий сухопарый мужчина в черном кафтане без всяких украшений не спеша вышел к Строгановым из тени.
— Данилушко, здравствуй! —Аника с трудом поднялся на ноги и подошел к Гостю. — Знал, что ты не оставишь нас в худые дни. По слову своему на святое Сретенье к нам прибыл!
Старик трижды поцеловал Гостя и указал перстом на кресло Семена.
— Садись, чай притомился с дороги… Офонька! Что стоишь как дубина стоеросовая? Неси сбитень!
Строганов ласково посмотрел на Гостя и участливо спросил:
— Как добрался до нашей землицы, Данилушко? Я отчаялся ждать — кругом опричненые заставы выставлены, без царевой грамоты сразу в съезжую избу везут, а там допрос с пристрастием да дыба… Как ты застав избежать сумел?
— Я их не избегал.
Аника переглянулся с сыном и перекрестился: «Прости нам грехи наши…»
Офонька принес горячий сбитень в глиняных кружках, украшенных узорами из волнистых линий и косых крестов. Подал кружки, поклонился и замер в ожидании хозяйского приказа, тайком разглядывая незнакомца. Семен, заметив холопью любознательность, сердито махнул рукой:
— Пшел прочь!
Сбитень был сладким и терпким, медово-душистым, каким бывает недавно скошенное сено. Семен сладко закрыл глаза, расправил плечи, незаметно потянулся и унаследованным чутьем ощутил, как пришелец следит за его малейшим движением, и в мгновение ока может метнуться дикою рысью… Семен открыл глаза и встретился взглядом с Гостем. Данила приветливо улыбнулся. Он не желал Семену зла.
— Царь пожаловал землями по Каме да по Чусовой. Хорошая землица, богатая, — Аника вскинул брови. — Только неладная…
Строганов отставил в сторону сбитень и задумался, подбирая слова для незнаемого.
— Люди, Данилушка, пропадают. Сгинет человек так, словно и не было, а иной раз возвратится, все равно, что живой мертвец: ест, пьет, работает, а никакой мысли и души в себе не имеет. Или обернется юродом, пустомелит день-деньской, блажит, беду кликает… Хоть на цепь, как дикого зверя сажай!
Старик тяжело вздохнул и перекрестился:
— А тут еще вогулы за Камнем воду мутят, проснулось осиное гнездо! Лазутчики вокруг городков и острожков снуют. Вынюхивают, высматривают, аки волки агнцев. Да воевода чердынский, взамен брани ратной, ябеды на Строгановых царю шлет! А терпение Иоанново короче, чем петля дыбова!
Аника наклонился к Даниле:
— Сын мой, Яков, по отцову научению сам земли в опричнину отдал. И пожалованные и наследные!
Теперь у царя новый советчик — заплечных дел мастер Скуратов Малюта. Этому упырю всего мало, московских бояр без счета, как хорь курей давит! Только их перегрызет, сразу за Строгановых примется, обложит, как медведя в берлоге, и на рогатины поднимет…
Слова растаяли на танцующих языках горящих свечей. Аника слышал, как молится его сердце, выпрашивая спасения своим детям и своему делу не то у взирающего с иконы милостивого Спаса, не то у пришедшего в дом разбойника. Аника ждал знамения или ответа. Но безмолвствовал Спаситель, молчал и злодей…
Офонька следил за происходящим через дверную щель, по-кошачьи терся ухом о косяк — чтобы чутче слышать. Душа, словно забродившая квашня, распирала грудь, душила от нарастающего восторга. «Измена!» — горели глаза. «Заговор!» — кривились губы. Офонька чувствовал, что именно сейчас решается его судьба, только надо не проронить ни слова, все хорошенько запомнить и донести на Строгановых царю. Тогда… он станет опричником!
В черной опричниной рясе, на лихом коне с длинной изогнутой саблей и собачей головой у седла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78