– Тебе хорошо, мама? – прошептала Анн.
– Очень хорошо, – ответила Эмильен. – Но как шумят эти актеры, как они суетятся…
Опустошенная, она смежила веки и мгновение спустя, как обычно, уже спала. Казалось, чем большее удовольствие доставляла ей телепередача, тем меньше противилась она ее гипнотическому воздействию. Прядь волос на лбу, спокойное дыхание. Анн взглянула на отца. Ей показалось, что и он поддался дреме, голова его склонилась на грудь. Вдруг, словно пронзенный электрическим током, он очнулся, вытаращил глаза и вытянул шею. Так и просопротивлялся он весь первый акт. Во втором акте, во время затянувшейся тирады горожанина по имени Хью,[1] он, прикрыв глаза и оттопырив губу, все же уснул окончательно. A на светящемся экране напротив этой отсутствующей пары продолжали горланить и жестикулировать Фальстаф и его пособники. Анн подумала было убавить звук, но малейшее движение могло разбудить мать. И она осталась сидеть, протаскивая иглу через дырочки канвы с нанесенными на нее широкими стилизованными бледными разводами. Когда гобелен будет готов, она покроет им кресло Эмильен. Доживет ли только мать? Анн задала себе этот вопрос, и у нее в груди екнуло. Оторвав взгляд от экрана, посмотрела на родителей, уснувших друг подле друга. Одна – бледная, исхудавшая, второй, чуть дальше – крепкий, цветущий, живой. Одного уже почти нет на этом свете, другой не представляет себе ожидающей его пустоты. «Что мне делать с ним, когда не станет ее?» – с тревогой подумала Анн.

2

Полностью одетый, Пьер сидел на краю ванны и разглядывал свои черные туфли. Блестеть они решительно не желали. Конечно же, следовало сказать Луизе, чтобы та их почистила, но давать указания – какие угодно – было выше его сил. Насколько он любил, чтобы его обслуживали, настолько же и ненавидел командовать. Ему казалось, что навязывая кому-то свою волю, он ранит достоинство этого человека. По меньшей мере, так он сам оправдывал то, что увиливает от домашних хлопот. В прежней, здоровой жизни Эмильен потешалась над этой его неустроенностью. Пьер поднял валявшийся грязный носок и натер им свои ботинки до блеска. Не проще ли так? Он посмотрелся в зеркало над раковиной, и вид собственных выбритых щек наполнил его радостью.
Погода с самого утра была отменная. Желание глотнуть свежего воздуха, ощутить простор, да и просто подвигаться будоражило кровь. Стоило Анн уйти в свою редакцию, Эмильен тут же заснула. Газету Пьер прочел за завтраком. Доктор придет лишь после обеда. Поскольку больную оставлять одну никак нельзя, за ней присмотрит Луиза, а он идет прогуляться.
И упоенный принятым решением, прошел на кухню. Луиза чистила серебряную кружку, которой никогда не пользовались. «Ей бы мои ботинки так же вот начистить», – подумал Пьер с раздражением и решил было все это высказать. Но не выразил прислуге неудовольствие, а сообщил, что сходит вместо нее за покупками.
– Хорошо, мсье. Вот список.
И протянула ему клочок бумаги, на котором Анн нацарапала несколько слов. Филе камбалы для мадам и одну дораду. Но большую, чтобы хватило на обед.
– Я разберусь. Мадам сейчас спит, так что посматривайте за ней время от времени.
– Конечно, мсье.
Луиза протянула ему черную пластиковую сумку для продуктов. Скрепя сердце он взял ее, но тут же трусливо забросил на деревянную полку с облупившейся позолотой, стоявшую перед выходом.
Сутолока рю де ля Сэн тут же отвлекла его. Пьер страстно увлекался историческими анекдотами и потому знал прошлое большинства домов всего квартала. Там, где другие сталкивались всего лишь с безликой современностью, его приветствовали умершие знаменитости: королева Марго в собственных садах; покинутая забывчивая вдова Мольера Арман Бежар; мертвенно-бледный Бодлер с сумасшедшим, чарующим и вместе с тем затравленным взором; Жорж Санд – в мужском одеянии, с огромной задницей и глазами восточной танцовщицы…
Он по привычке заглянул в книжную лавку Коломбье, где, словно призрак в мире иллюзий, царствовала загадочная особа кристальной чистоты – мадам Жиродэ. Эта женщина была вне возраста. Белая кожа, белые волосы, жабо, взгляд – все в ней принадлежало просветительнице, но не продавцу. Знаток Старого Парижа, она без сожаления игнорировала суматоху современной литературы и полностью посвятила себя мелодичным слухам минувшей эпохи.
Пьер поинтересовался, не раздобыла ли она для него ту книжицу о Париже времен развала Империи – «Paris, during the Interesting Month of July, 1815»[2] пера никому не ведомого англичанина.
– Пока нет, мсье Предай. Но у меня есть все основания надеяться. Одному из моих клиентов в Бордо кажется, что он напал на ее след. Как ваша супруга?
– Ни хуже, ни лучше. Если вам попадется что-то забавное о Париже глазами иностранцев, времен Империи…
– Я ищу, ищу… Вы не желаете взглянуть на этот дневничок времен Революции?
Он нехотя полистал предложенный томик, помялся, порылся в других книгах. Кончилось тем, что он ушел от мадам Жиродэ с пустыми руками.
Пьер поднимался по бульвару Сен-Мишель. Продавцы картин и антиквариата уступали место продуктовым магазинам. На углу рю Бюси перед лотками клубилась толпа домохозяек. В мире внезапно не осталось никого, кроме женщин, поглощенных мыслью о пропитании своих семей. Лишь хмурые лица да зажатые в кулаках кошелки. Перекресток загроможден грузовиками. Пьер медленно шагал по тротуару, огибая шум и толчею. Он нырнул в огромный молочный магазин, и тот укутал его ароматом своих бесчисленных сыров. Ему тут же пригрезились изысканные блюда и с почтением склонившийся к плечу услужливый метрдотель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10