Не говоря уже о том, что редкий из них способен был п
омнить оскорбление и более тяжкое, чем перенесенное Лонгреном, и гореват
ь так сильно, как горевал он до конца жизни о Мери, Ч им было отвратительн
о, непонятно, поражало их, что Лонгрен молчал. Молча, до своих последних сл
ов, посланных вдогонку Меннерсу, Лонгрен стоял; стоял неподвижно, строго
и тихо, как судья, выказав глубокое презрение к Меннерсу Ч большее, чем не
нависть, было в его молчании, и это все чувствовали. Если бы он кричал, выра
жая жестами или суетливостью злорадства, или еще чем иным свое торжество
при виде отчаяния Меннерса, рыбаки поняли бы его, но он поступил иначе, че
м поступали они Ч поступил внушительно, непонятно и этим поставил себя
выше других, словом, сделал то, чего не прощают. Никто более не кланялся ем
у, не протягивал руки, не бросал узнающего, здоровающегося взгляда. Совер
шенно навсегда остался он в стороне от деревенских дел; мальчишки, завид
ев его, кричали вдогонку: «Лонгрен утопил Меннерса!». Он не обращал на это
внимания. Так же, казалось, он не замечал и того, что в трактире или на берег
у, среди лодок, рыбаки умолкали в его присутствии, отходя в сторону, как от
зачумленного. Случай с Меннерсом закрепил ранее неполное отчуждение. Ст
ав полным, оно вызвало прочную взаимную ненависть, тень которой пала и на
Ассоль.
Девочка росла без подруг. Два-три десятка детей ее возраста, живших в Капе
рне, пропитанной, как губка водой, грубым семейным началом, основой котор
ого служил непоколебимый авторитет матери и отца, переимчивые, как все д
ети в мире, вычеркнули раз Ч навсегда маленькую Ассоль из сферы своего п
окровительства и внимания. Совершилось это, разумеется, постепенно, путе
м внушения и окриков взрослых приобрело характер страшного запрета, а за
тем, усиленное пересудами и кривотолками, разрослось в детских умах стра
хом к дому матроса.
К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический
язык сплетни; про матроса говаривали, что он где-то кого-то убил, оттого, мо
л, его больше не берут служить на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что
«терзается угрызениями преступной совести». Играя, дети гнали Ассоль, ес
ли она приближалась к ним, швыряли грязью и дразнили тем, что будто отец ее
ел человеческое мясо, а теперь делает фальшивые деньги. Одна за другой, на
ивные ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, цара
пинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала, нако
нец, оскорбляться, но все еще иногда спрашивала отца: Ч «Скажи, почему нас
не любят?» Ч «Э, Ассоль, Ч говорил Лонгрен, Ч разве они умеют любить? Над
о уметь любить, а этого-то они не могут». Ч «Как это Ч уметь?» Ч «А вот так!
» Он брал девочку на руки и крепко целовал грустные глаза, жмурившиеся от
нежного удовольствия.
Любимым развлечением Ассоль было по вечерам или в праздник, когда отец, о
тставив банки с клейстером, инструменты и неоконченную работу, садился,
сняв передник, отдохнуть, с трубкой в зубах, Ч забраться к нему на колени
и, вертясь в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игр
ушек, расспрашивая об их назначении. Так начиналась своеобразная фантас
тическая лекция о жизни и людях Ч лекция, в которой, благодаря прежнему о
бразу жизни Лонгрена, случайностям, случаю вообще, Ч диковинным, порази
тельным и необыкновенным событиям отводилось главное место. Лонгрен, на
зывая девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постеп
енно увлекался, переходя от объяснений к различным эпизодам, в которых и
грали роль то брашпиль, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип л
одки и т. п., а от отдельных иллюстраций этих переходил к широким картинам
морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительно
сть Ч в образы своей фантазии. Тут появлялась и тигровая кошка, вестница
кораблекрушения, и говорящая летучая рыба, не послушаться приказаний ко
торой значило сбиться с курса, и Летучий Голландец с неистовым своим эки
пажем; приметы, привидения, русалки, пираты Ч словом, все басни, коротающи
е досуг моряка в штиле или излюбленном кабаке. Рассказывал Лонгрен также
о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся говорить людях, о та
инственных кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалос
ь девочкой внимательнее, чем может быть слушался в первый раз рассказ Ко
лумба о новом материке. Ч «Ну, говори еще», Ч просила Ассоль, когда Лонгр
ен, задумавшись, умолкал, и засыпала на его груди с головой, полной чудесны
х снов.
Также служило ей большим, всегда материально существенным удовольстви
ем появление приказчика городской игрушечной лавки, охотно покупавшей
работу Лонгрена. Чтобы задобрить отца и выторговать лишнее, приказчик за
хватывал с собой для девочки пару яблок, сладкий пирожок, горсть орехов. Л
онгрен обыкновенно просил настоящую стоимость из нелюбви к торгу, а прик
азчик сбавлял. Ч «Эх, вы, Ч говорил Лонгрен, Ч да я неделю сидел над этим
ботом. Ч Бот был пятивершковый. Ч Посмотри, что за прочность, а осадка, а
доброта? Бот этот пятнадцать человек выдержит в любую погоду». Кончалось
тем, что тихая возня девочки, мурлыкавшей над своим яблоком, лишала Лонгр
ена стойкости и охоты спорить; он уступал, а приказчик, набив корзину прев
осходными, прочными игрушками, уходил, посмеиваясь в усы. Всю домовую раб
оту Лонгрен исполнял сам: колол дрова, носил воду, топил печь, стряпал, сти
рал, гладил белье и, кроме всего этого, успевал работать для денег.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4