– А ближе нет его, сена-то.
Логическая фигура замыкалась, и выйти из этого заколдованного круга не было никакой возможности.
Мы сидели в бухгалтерии. На столе у бухгалтера лежал список. Трактористы и возчики, одетые в полушубки, ватные брюки, входили по очереди, расписывались, потом шумно дули на руки – с мороза пришли – и получали по три рубля на ночевку, для сугреву.
– На сколько же хватает горючки, привезенной из Пугасова? – спросил я «директора.
– На один рейс.
– А потом?
– Все повторяем… Те идут за сеном, эти в Пугасово.
– Весело живете. А Ступин ездит за сеном?
– Сейчас – нет… – ответил директор, помолчав.
– Почему?
Директор провел ладонью по лбу и поморщился:
– Он свою долю привез летом.
Я вышел на улицу, отпустил возницу в лесничество, а сам пошел искать Ступина. Возле колодца с журавлем я спросил старуху:
– Скажите, где Ступин живет?
– Какой Ступин? У нас, в Еремееве, полсела Ступиных.
– Который машины изобретает… Петр Александрович.
– А-а, Петька Барин! Ступай в конец села. Там стоит на отшибе новый дом под зеленой крышей. Увидишь. А нет – спросишь, где, мол, Барин живет.
Я сразу угадал дом Петьки Барина, – он стоял на высоком берегу Петравки, в окружении старых лип и заломанной чахлой сирени, чуть вынесенный из общего порядка улицы. Дом большой, обшитый свежим тесом, назамшелом фундаменте из дикого камня. И крыша зеленая, и вертлюги на крыше.
Хозяин встретил меня на улице; он обносил забором эти раскоряченные липы, да выщербленную сирень, да кое-где уцелевшие изуродованные яблони – жалкие остатки от большого сада. Хозяин был видный мужчина, широкоплечий, рослый, с лицом народного артиста, полный собственного достоинства. На нем была черная стеганка, открывавшая его мощную, кирпичного цвета шею, высокие, за колено, валенки и серая армейская шапка. Мы поздоровались. Я назвал себя, сказал, что приехал из газеты, что наслышан о нем и хотел бы написать… Словом, обычное приставание газетчика, когда хочешь понравиться человеку и выудить из него нужный «материал». Ступин вел себя не то чтобы просто, а величаво: протянул свою необъятную железную ладонь, чуть прикрыл большие сонные глаза и представился:
– Петр Александрович.
– Давно здесь поселились?
Он вскинул веки, повел крючковатым носом, как пробудившийся орел, и застыл в ожидании. «Чего ради спрашиваете?» – было написано на его крупном суровом лице.
– Поместье старое, а дом новый, – сказал я, кивая на черные липы.
Он поджал губы и насупился, видимо, уловил намек на его прозвище – Барин.
– Здесь жили братья Потаповы, мельницу на Петравке держали. Вон там. Видите, железо торчит из камня? Была плотина. А под берегом… вон, где лозняк, питомник держали. Фруктовые деревья разводили… Торговали.
– А где же они?
– Сослали в тридцатом году.
Он пошел к изгороди, неторопливо сложил в деревянный ящик свой нехитрый инструмент и сказал коротко:
– Проходите в избу.
В доме нас встретила хозяйка, удивительно похожая на самого Ступина, такая же степенная, рослая, с большим и строгим лицом.
– Проходите в залу, – сказала она.
В чистом и светлом доме было четыре комнаты, отгороженные дощатыми перегородками. В дверных проемах висели шторы из красного бархата, в комнаты вели широкие ковровые дорожки. Мы разделись и прошли в просторную залу. Петр Александрович сел за свой письменный двухтумбовый стол, а меня посадил на широкую тахту под узбекским ковром. За стенкой гомонили потревоженные моим приходом дети: мальчик и девочка, лет по десять – двенадцать. Они сидели за столом, готовили уроки.
– Внуки? – спросил я, кивая на ту комнату.
– Дети, – ответил Петр Александрович.
Я с удивлением посмотрел на его седую голову:
– Сколько же вам лет?
– Сорок четыре.
– А я думал… – я запнулся.
– Что я старше? – сказал Петр Александрович и улыбнулся. – Не стесняйтесь. Мне многие дают больше моих лет. Я еще в армии поседел… на сверхсрочной.
– И давно ушли из армии?
– На тридцатом году.
– И все здесь, в совхозе?
– Сперва в колхозе, а потом совхозом объявили нас.
– Чай, дорого стала вам постройка? – спросил я, оглядывая высокие потолки и чистого оструга сосновые стены.
– Нет… Я ведь все своими руками сделал.
– Как? И отопление?! – я указал на крашеные радиаторы, висевшие под окнами.
– И отопление. И разводку, и опрессовку – все сам делал.
– А котел?
– Котла нет. Змеевик сварил. Он в печке опрессован. Вон, хозяйка обед варит, и система работает.
На чертежной доске, лежавшей поверх книжного шкафа, был наколот большой лист ватмана с чертежным наброском.
– Это что за конструкция? – спросил я Ступина, указывая на ватман.
– Это пока в карандаше… Наброски, – нехотя ответил он.
– А что набрасываете? Простите, может быть, это секрет?
– Да ну. Какие у нас секреты! Хочу машину сделать для разливки аммиачной воды. Заводские машины очень неудобны. Пока на ней поработаешь, сам весь провоняешь. Громоздкие и для здоровья вредные.
– А что ваш разбрасыватель удобрения? Тот, против которого директор возражал?
– Вы, должно быть, письмо мое читали? На имя директора?
Мне стало так неловко под его пристальным взглядом, будто я запустил руку в чужой карман.
– Да как вам сказать… Специально не читал. Но мне суть пересказали.
– Там никаких секретов нет, – ободрил он меня. – А с разбрасывателем все в порядке.
Он достал из ящика письменного стола информационный листок с синим клише научно-исследовательского института технической информации:
– Вот, институт рекомендует его в серийное производство. И авторское свидетельство выдали.
1 2 3 4 5 6