– Я в колхоз вступал ай нет?
– Вступал, – ответил Минеевич.
– Чего я отнес туда? Значит, два хомута ездовых, два пахотных, три бороны, одну железную, – Викул загибал пальцы, – дроги на железном ходу.
– Все понятно, Викул Андриянович, – останавливает его председатель колхоза.
– А ты, председатель, не перебивай! Дай слово сказать человеку, – поднялся чернобровый, богатырского сложения кузнец Филат Олимпиевич. – Не то иной человек блоху привел на аркане в колхоз, а туда же за пензией топает… За что, к примеру, Карпею Ивановичу выдали пензию? Что он, внес в колхозную кладовую накопления?
– Извиняем, извиняем… – с готовностью отозвался Карпей. – Я в Назаровке вступал в колхоз. Там я сдал поболе вашего.
– Вот и ступай в Назаровку за пензией! Стаж свой где растерял?
– Товарищи, ведь он же самый старый у нас! – вступается за Карпея председатель. – Ему еще в то время, когда колхоз создавали, уже пенсию надо было платить.
– Совершенно справедливые слова говорите, – ввернул Карпей.
– Сколько вам лет, Карпей Иванович?
– Второй годок после сотни…
– Ну что ж вам еще! – Председатель махнул рукой, и те сели.
Помедлив, сел и Викул.
– Значит, голосуем, – сказал Минеевич. – Кто за то, чтобы Викулу пензию отказать?
Руки поднялись довольно густо.
– Пешка пусть считает…
– Жасеин, опять!
– Петинья Петровна, какой разница…
– Чего ж считать? И так ясно, – говорит Фетинья Петровна. – Большинство против.
– Вот видите, Викул Андриянович, не получается у вас с колхозной пенсией, – обратился председатель колхоза к Викулу. – Придется вам ждать государственной пенсии.
Но Викул встает, тычет себя шапкой в грудь и заведенно произносит:
– Дак же обсудить надоть.
– Все уже, все!.. Голосование было…
– Одно дело – голосование, другое – обсудить надоть. Мне никак нельзя без пензии. – Он опять кланяется президиуму, потом по сторонам: – Товарищи правление! Товарищи мужчины и протчие женщины…
Но его никто не слушает. Председатель, косо поглядывая на листок с повесткой дня, лежащий перед Минеевичем, произносит:
– Разбирается заявление Черепенникова Федула Матвеевича.
– Очередной! – выкрикивает, опомнившись, Минеевич и смотрит в зал.
Встает Федул, плотный квадратный старик с лихо закрученными усами, краснощекий, черноглазый еще по-молодому. Браво расправив грудь, он рыкнул на Викула:
– Кого тебе ишшо надо? Вырешили старики – и надевай шапку. Садись!
– …поскольку кормильца лишен, – твердит свое Викул.
– Вам будут хлопотать пенсию через сельсовет, Викул Андриянович, – пояснил председатель колхоза и кивнул в сторону председателя сельсовета.
– Дадим ему что положено как одинокому. Но учтите, тогда его надо из колхоза выводить. – Председатель сельсовета сел, и стул под ним жалобно скрипнул.
– А у вас таких правое нету, чтобы выводить меня из колхоза. Два ездовых хомута сдал, три бороны, одну железную, да дроги на железном ходу, да плуг двухлемешный…
– Ясно, ясно, Викул Андриянович, – успокаивает его председатель колхоза. – Решили с вами… Садитесь. Похлопочем.
Викул наконец садится, но все еще бормочет про себя:
– Обсудить надоть… Я тоже закон знаю.
Федул держит руки по швам и с готовностью таращит глаза на президиум. Как только председатель колхоза обернулся к нему, он скороговоркой отчеканивает:
– Я тоже сдал в кладовую накопления: двух кобыл, одну жеребую, бричку на железном ходу, двенадцать метров пеньковой веревки для постромок…
– Ты лучше скажи, где ты работал? – перебивает его Фетинья Петровна.
– А где ж? В колхозе и работал…
– В колхозе? – весело переспрашивает Фетинья Петровна. – А кто ж тебя видел, как ты работал?
– Могут подтвердить свидетельским показанием Амос, Феоктист, Микиш…
– Это какой Микиш? – спрашивает Минеевич.
– А Черепенников!
– Дак он же второй год как помер.
– Ну тогда Симеон, – не сморгнув глазом отвечает Федул.
– Ты самулянт! – взрывается Минеевич. – Ты всю жизнь просамулировал…
– А ты прорыбачил, – отбивается Федул. – На пасеке бабу оставишь, а сам на реку… Теперь ишшо на сцену залез. Слазь оттудова… Не заслужил!
– Да я тебя слова лишаю! – грохнул Минеевич кулаком по столу.
– Лишенцев теперь нету! Упоздал на сорок лет… Хватит…
– Ты как был подкулачником, так и остался! – крикнул, багровея, Минеевич.
– А ты раскулаченными холстинами торговал… – не сдавался Федул.
Минеевич заерзал на стуле и беспокойно озирался по сторонам, как бы ища поддержку в президиуме. А в зале смеялись и топали ногами.
– Федул Матвеевич, припомните все ж таки, где вы работали? В какой бригаде? – спрашивает Фетинья Петровна.
– Вот те раз! – пучит глаза Федул. – А кто вас всю войну дровами обвозил? Школу, сельсовет…
– Тять, это ж ты от райтопа работал, – дергает его за полу сидящий рядом сын-тракторист.
– А ты молчи! Тебя не спрашивают… – отымает полу Федул. – А кто в бойной работал?
– Бойная от сельпа была! – кричит Минеевич.
– Хорошо. Ладно… А кто десятидворкой по дорожному делу руководил? Кто вас выгонял с подводами на щебень, за песком? Это вы мне так теперича отплачиваете!.. Мстительность ваша, и больше ничего…
– Это обчественная нагрузка…
– Не юляй… В какой бригаде работал?
– Садись, тятя, садись…
– А ты молчи! – Федул скидывает с себя полушубок, за который тянет его сын, и торопливо начинает выдергивать рубаху из-под пояса. – А теперь учтите такую прокламацию. Поскольку я награжденный «Георгием» и воевал в последнюю очередь в мировую… Ишшо в японскую на Цусиме, на «Цесаревиче» то есть. А в плен попадал!.. Это как можно отбросить?
1 2 3 4