Табунок уток сиротливо плавал посредине. Старая утка иногда поднималась на хвосте, размахивала крыльями и кричала, видимо жалея, что ее питомцы плохие летуны.
– Слушай, как-то неловко на утят охотиться, – сказал я Сучкову. – Давай еще что-нибудь поищем.
– Да ты что! Они же совсем взрослые, – зашептал Сучков. – Видишь, как они озираются? Стой здесь, а я с того края зайду: оттуда их достать можно. – И, не дожидаясь моего ответа, он, легко подпрыгивая, побежал вдоль берега, укрываясь за деревьями.
Я стоял в кустах и, кажется, впервые за свою жизнь не испытывал охотничьего азарта. Я даже обрадовался, когда увидел, как табунок утят, ведомый уткой, стал быстро удаляться от того берега, на который выходил Сучков.
Тузик бросился в воду.
– Ах, чтоб тебе сдохнуть! – громко выругался Сучков и выстрелил.
Расстояние до уток было слишком велико: дробь не долетела. Но Тузик быстро подплывал к табунку. Чувствуя опасность у берега и желая, очевидно, оставить середину озера утятам, утка вдруг поднялась и полетела низко над водой по направлению к собаке. Тузик несколько раз выпрыгнул из воды в погоне за уткой. Но вот грохнул выстрел, и утка камнем упала в воду. Оттащив ее хозяину, Тузик бросился за утятами. Весь табун быстро пошел к берегу, оставляя маленькие волны, и наконец скрылся в камышах. Вдруг я заметил, как в прибрежной траве Тузик, сделав несколько прыжков, припадал на передние лапы и махал хвостом. Сучков, размахивая руками, бежал к Тузику.
«Давит, утят давит!» – сообразил я и бросился к тому месту.
Я заметил, как Сучков подобрал одного утенка, потом второго и кричал в азарте:
– Пиль, Тузик! Фютть-тю его!
У меня сильно колотилось сердце, как от испуга. Мне хотелось крикнуть: «Стой! Не смей!» Но я бежал, стиснув зубы.
Шагах в десяти от меня вынырнул из травы утенок. Раскрыв клюв и растопырив плохо оперившиеся крылья, он бросился не разбирая куда. Тузик в два прыжка нагнал его и, придавив лапой, схватил зубами. Я видел, как утенок отчаянно махал свободным крылом и жалобно пищал.
– Долой! Пошел, дьявол! – заорал я и со всего маху ударил Тузика плашмя ружейной ложей.
Тузик взвизгнул, бросил утенка и, виновато махая хвостом, стоял в недоумении.
– Ты что, с ума сошел! – спросил Сучков, подбегая, но, встретившись со мной взглядом, вдруг угрюмо потупился и сказал огорченно: – Что ж, бить – так уж бей меня… В чем же собака виновата?
Гнев, охвативший меня, словно водой смыло. Я растерянно молчал.
Сучков поднял утенка и пошел к оморочке.
Весь обратный путь мы ехали молча, стараясь не глядеть друг на друга. И только одну фразу задумчиво произнес Сучков, впрочем, более обращаясь к самому себе:
– Не заметишь, как и озвереешь…
Передо мной в оморочке валялись задавленные утята; я перевел взгляд с утят на Сучкова и произнес:
– Что у волка в зубах, то Егорий дал… Что же плакаться?
С минуту он сумрачно смотрел на меня исподлобья:
– Со стороны всегда виднее. А ты пробовал в моей шкуре пожить?
Я промолчал.
У кривуна, недалеко от избы Сучкова, я попросил высадить меня.
– Куда же ты? А ночевать? – спросил он.
– Я у лесника… Обещал ему еще утром, – соврал я и вылез из оморочки.
– Уток-то возьми! Твоя половина, – крикнул он мне вдогонку.
– Не надо, – ответил я, не оглядываясь, и пошел прочь от Сучкова.
1954

1 2 3