– Я его оставил у следователя.
7
Коньков познакомился с Дункаем еще в Приморске, в ту пору, когда уволился из милиции. Семен Хылович учился в краевой партшколе, а Коньков был внештатным корреспондентом молодежной газеты, заочно учился в университете на юридическом факультете и еще подрабатывал шофером. Однажды он возил по городу удэгейскую делегацию из Бурлитского района. Старшим этой делегации был Дункай. Разговорились. Оказалось, что у них был общий знакомый – старшина милиции Сережкин.
Старшине Сережкину Коньков когда-то помогал распутать дело о краже в селе Переваловском. А Дункай был односельчанином этого Сережкина, ходил в парторгах колхоза имени Чапаева, а потом уж попал в партшколу. Дункай был нанайцем, выросшим в русском селе Тамбовке, говорил отменно по-русски, по-нанайски и по-удэгейски. После окончания партшколы его и направили сюда, на Верею, председателем охотно-промысловой артели, где поселился, по выражению самого Дункая, целый интернационал. Здесь, в артели, знание языков очень пригодилось Семену Хыловичу.
А года через три попал сюда, в Воскресенский район, и Коньков; хоть и окончил он юридический факультет заочно, но устроиться следователем в Приморске, так, чтобы и квартиру получить, не смог; а жить в частных комнатенках надоело, к тому же стал подрастать ребенок. И жена забастовала. Вот Коньков и явился с повинной опять в милицию…
Его встретили радушно, простили старый грех, но предложили самый захолустный район, где была готовая квартира. Делать нечего, Коньков согласился. Поселились они в Воскресенском, жена пошла работать учительницей, а Коньков стал районным уполномоченным и в зимнее время не раз охотился со своим старым другом Дункаем.

Семен Хылович встретил его сегодня по-барски: на столе стояла обливная чашка, полная розоватой талы из тайменя, присыпанная перцем и черемшой, глубокая тарелка красной икры, нарезанная крупными кусками юкола, пропитанная горячим сентябрьским солнцем и оттого облитая проступившим ароматным жиром золотистого оттенка, да еще целая жаровня запеченных радужных хариусов. И бутылка водки посреди стола, и рюмочки, и бокалы желтоватого сока лимонника, который до краев наполнял высокую стеклянную поставку. И вдобавок ко всему – хрустальная ваза, полная, будто золотыми слитками, нарезанного кусками сотового меда.
– Семен Хылович, да разве можно голодного человека встречать таким пиршеством? Я умру от аппетита, не дотянув до стола! – сказал Коньков, оглядывая все это богатство.
– Все свое. Сам добывал, – смущенно и радостно улыбался Дункай. – Садись, пожалуйста!
На Дункае была рубашка с закатанными по локоть рукавами и с распахнутым воротом, обнажавшим его крепкое тело цвета мореного дуба. Голову он коротко стриг, отчего его черные волосы торчали густо и ровно, придавая голове форму идеального шара.
– А где Оника? – спросил Коньков, присаживаясь к столу.
– Вот он я! – смеясь, выглянула с кухни, из-за цветной занавески, маленькая, похожая на школьницу жена Дункая.
– Отчего ж вы не за столом?
– Я сытый. Кушайте на здоровье! – и скрылась опять на кухне.
– Мы выпьем первую рюмку за ее здоровье. Вот и ей почет, – посмеивался Дункай, наливая в рюмки водку.
– А ты знаешь, сюда Зуев заезжал, – сказал Коньков, ожидая вызвать у него удивление.
– Я в окно видел, – равнодушно ответил тот.
– А чего ж ты в контору не пришел?
– Зачем? Что нужно, ты и здесь спросишь.
– Пра-авильно! – шутливо произнес Коньков. – А еще знаешь, почему ты не зашел?
– Ну?
– Не любишь ты его.
– Тоже правильно. Ну, поехали!
Они выпили, выдохнули, как по команде, и стали закусывать.
– Он мне, между прочим, рассказывал про Ингу, племянницу Кончуги.
– Есть такая.
– Что она делает?
– Заведующая нашего медпункта.
– Говорит, что она с Калгановым была знакома?
– Была.
Дункай ел, пил, потчевал гостя и ласково поглядывал на него. И Коньков чокался с ласковой улыбкой, ел, хвалил талу, форели и вдруг сказал:
– Слушай, а что у вас тут с Калгановым было? Говорят – он в суд грозился подать на артель?
Дункай вздохнул, отложил вилку и, подаваясь грудью на стол, спросил:
– Это Зуев говорил?
– Допустим. А что, неправда?
– Правда. Мы семь пантачей взяли сверх плана. Вот из-за этого и был скандал.
– Как же так? – Коньков с удивлением развел руками. – Ты, что ли, разрешил?
Дункай поморщился от досады и сказал таким тоном, каким отвечают, оправдываясь при недоразумении:
– Ну, зверь же не корова, во дворе не стоит. Как ты его сосчитаешь? Пошли охотники в тайгу – кто ни одного не убил, кто двух. А лицензии даем на бригаду.
– А почему не каждому в отдельности?
– Потому что у нас нет таперских участков.
Коньков не понял: при чем тут таперские участки? И решил зайти с другого конца:
– Скажи, пожалуйста, Батани Кончуга знаком был до этого с Калгановым?
– Знаком.
– Говорят, Калганов у него карабин отбирал. Кончуга, наверное, обиделся?
– Зачем обиделся? Калганов добрый человек. Отбирал, да отдал. Кончуга не браконьер.
– Но стрелял без лицензии?
– Я ж тебе сказал, что наши лицензии вроде разнарядки, бумажки для отчетности.
– Но е-мое! – Коньков с досады даже вилкой пристукнул по столу. – Неужели ты не понимаешь? У них же конфликт был! Зачем же сводить их в тайге один на один? Да еще не на день, на два, а на целый месяц. Зачем ты назначил в проводники Кончугу? Или других не было?
Дункай замялся, потом сказал с тяжелым вздохом:
– Ну что ты привязался? Остальные были на клепке – ясень заготовляли для мебели.
– Дак что ж, нельзя было отозвать кого-нибудь с клепки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28