В коляске причитала, охала за полстью Варвара Тихоновна. Стёпа то и дело отбегал от повозок в поле, глядя в сторону деревни. Появятся вооружённые мужики — и конец придёт не только хозяину, но и ему. Он не провинился ни перед красными, ни перед белыми и, при всей симпатии к Проклу Петровичу, не желал терять жизнь за чужие счёты. Стёпа мысленно клял себя за то, что подрядился ехать.Хозяин указал:— Гляди — овцы разбегутся!Когда велел привязать к задку таратайки крестьянского коня, работник заметил:— Прибавить бы надо — за риск!Прокл Петрович произнёс не без обиды:— Неужели я забуду?!Поехали, оставив возле раненых возницу с подводой. Он неожиданно кинул вдогонку:— Отплата будет!Байбарин остановил запряжку. Взбешённый, шёл назад, поднимая руку с револьвером. Варвара Тихоновна высунулась из-за полсти:— Упаси тя Бог, батюшка! Брось ты его, отец!Мужик прятался за телегой. Хорунжий плюнул и вернулся к лошадям.На пути темнела осиновая роща, густая даже без листвы. За осинником оказалось перепутье: одна дорога вела на северо-запад, другая уходила к югу. Байбарин разнуздал чужого коня, шлёпнул его ладонью по крупу: гуляй! Обернулся к работнику:— Решат — мы в станицы повстанцев спешим, — показал на северо-запад. — А мы кружным путём поедем.За обочиной раскинулась огромная лужа, покрытая ледком. Прокл Петрович выдернул затворы из отобранных ружей, забросил в разные стороны, а винтовки швырнул в лужу: ледок проломился, и они легли на дно. 14 Дорога пролегала по косогору, с которого уже сошёл снег. Низко стлались сумерки, как будто пространство заволакивал дым. Вдали на возвышенности виднелся верховой, по войлочной шляпе Байбарин признал башкира. Всадник пересёк дорогу и пустил коня торопким шагом по дну яра, далеко объезжая встречных. С воза Стёпа крикнул хозяину:— Ну и лисица — башкирец! Боится, как бы не подстрелили!Прокл Петрович подумал: “А ведь и впрямь подстрелят...” Для красных этот всадник — вероятный “буржуазный националист”, для белых — инородец, не желающий, скорее всего, воевать на их стороне.Взошла ущербная луна, обоз приближался к замершему в темноте маленькому селению. Там так тихо, что подумалось: уж не покинуто ли оно? Но вот несмело забрехала дворняжка, метнулась за полуразвалившуюся постройку. В другом строении Стёпа разглядел едва теплившийся огонёк — повернули туда. Вокруг избы торчало несколько кольев — остатки плетня; труба над крышей дымила. Пригнувшись в дверном проёме, вышел хозяин.— Живём в нужда, хорош человек! Конь нет, быки нет... — Это был старик-башкир.Прокл Петрович поклонился ему в пояс и попросился переночевать. Чего башкир не ожидал, так это поклона. Стоял безмолвно и недвижимо, затем, опомнившись, поклонился сам до земли, показывая руками на дверь. Стёпа, стаскивая с воза торбы с овсом, обронил:— Загон-то вон, а коней всамделе не видать.Байбарин провёл в избу смертельно уставшую Варвару Тихоновну, он и сам едва переступал от утомления. Посреди помещения в грубо сложенном из дикого камня открытом очаге догорали, сильно дымя и почти не давая света, кизячные лепёхи: дым утягивало в расположенный над очагом дымоход. У огня сидела на корточках женщина, трое ребятишек возились на постланных на земляной пол овчинах.— Господи, бедность-то какая... — перекрестившись, Варвара Тихоновна прилегла на лавку, что тянулась вдоль бревенчатой стены.Башкиры, в не столь давнем прошлом кочевой народ, приноровились умело рубить избы, нередко украшая их искусной резьбой, но жилище, где нашли приют путники, оказалось не из таких.Старик бережно положил в очаг дрова, они быстро разгорелись, затрещали, и в избёнке стало светлее. В ней почти ничего не было; на прибитой к стене полке стояло несколько деревянных мисок и чашек. Прокл Петрович увидел: у женщины симпатичное лицо, из-под платка спускаются на спину две толстые чёрные косы. Она вскипятила котёл воды и бросила в неё немного измельчённого в порошок вяленого мяса. Стёпа, коверкая язык, как обычно делают русские из простых в разговоре с инородцами, спросил башкира:— Почему баран не резал? Почему нет свежий мяса?Старик испуганно, жалобно поглядел на Байбарина, и тот поспешно сказал:— Не надо мяса! У нас всё есть! — Послал работника к повозке за припасами, принялся раздавать принесённую снедь хозяевам, детям. Ребятишки стали жадно есть, старик и женщина (очевидно, молодая жена) сдерживались, но было видно, что и они не избалованы сытостью. Стёпа взглянул на башкира, осенённый догадкой:— Может, тебя кто мал-мал грабил?Тот закивал, возбуждённо заговорил на родном языке. Байбарин и работник, немного понимавшие по-башкирски, узнали: с осени на посёлок нападали дважды, потому в нём и не осталось почти никого — люди бежали в большие сёла. Банда убила несколько мужчин. Один из бандитов выстрелил в дочь старика — девушку, когда она, перепуганная, бросилась в поле. Трое суток она мучилась от раны, пока умерла. У семьи забрали лошадей, коров, жирных баранов — оставили дюжину овец... Женщина отвернулась, плечи вздрагивали от плача.У Байбарина тонко, переливчато зазвенело в ушах — подскочило кровяное давление. Он сидел на овчине у очага, смотрел на свои ладони и не вытер побежавшую по щеке слезу. Душила ненависть к бандитам, изводило сознание своей беспомощности. Спросил башкира:— Кто грабил... у них шашки были?— Рус грабил! Шашка — нет. Ружьё был. У всех был ружьё. Морда чёрный был. Сажа.“Не казаки! Казак без шашки не поедет, — отметил про себя Прокл Петрович. — И не станет сажей мазаться: прикроет низ лица платком”.Стёпа, понимая его мысли, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21