Джеральд по своему обыкновению сидел под каштаном на обочине дороги, ведущей в Антан. Он ожидал там, намереваясь вовлечь в разговор кого-нибудь из своих будущих подданных, которые могли бы по пути в Антан пройти мимо. Джеральд, сидя под каштаном, к этому времени уже успел поговорить с таким количеством неземных путешественников, что если бы записать все, что они ему рассказали, получилась бы книга чудовищных и совершенно невероятных размеров.
При таких обстоятельствах, как раз после того, как мимо прошли два комедианта, нагруженные декорациями к спектаклю о Петрушке, Джеральд заметил, что с востока приближается небольшое облако сернистого цвета. Когда облако приблизилось к Джеральду, оно опустилось вниз и разверзлось. Из его сияющих глубин шагнул, слегка припадая на ногу, Гастон Балмер. Затем он положил на землю кедровую трость с набалдашником из голубого камня.
Само по себе это вовсе не было удивительным, так как Гастон Балмер был знатоком искусства, которое Джеральд изучал в те далекие дни, когда он еще не знал о своем божественном происхождении. Удивительно было то, как состарился Гастон за последнюю неделю. Но Джеральд все равно был очень рад видеть своего старого друга и наставника – человека, который так долго был, в сущности, его тестем.
Однако Гастон не пожелал зайти в дом отобедать, потому что, как он признался, ему не хотелось бы встречаться с Майей. Более того, его желанием и целью его приезда было освободить Джеральда от того, что Гастон Балмер, удивительным образом, называл губительной магией умной женщины.
– Ерунда! – сказал на это Джеральд. – В самом деле, если бы это не было так грустно слышать, это было бы просто уморительно. Я невыразимо удручен твоей галлюцинацией, которая, я уверен, скоро пройдет. Однако давай не будем говорить о моей жене. Расскажи мне лучше, как поживает мое тело.
Итак, они уселись под каштаном, и Гастон Балмер ответил:
– Твое тело, Джеральд, с тех пор, как ты его покинул, стало знаменитым ученым и литератором.
– Ага! – сказал Джеральд. – Так значит, мой роман о Доне Мануэле Пуактесмском был завершен и заслужил всеобщее восхищение!
– Нет, потому что твое тело стало, как я сказал, ученым. А ученые не пишут романов.
– Однако вы упомянули литератора...
– Теперь твое тело – знаменитый этнолог. Оно имеет дело с научными и историческими истинами. Твое тело пишет толстые тома in quarto на темы, которым ни один роман, даже самый пошлый, не уделил ни одной фразы.
Джеральд поймал себя на том, что нервно поглаживает свой вытянутый подбородок.
– Однако, как я помню, нынешний владелец моего тела когда-то убеждал меня, что есть только две истины, в которых наука может быть уверена.
– И что это за две истины?
Джеральд назвал их.
Тогда Гастон сказал.
– Демон последователен. Ведь именно эти две истины как раз и являются научной специальностью твоего тела. В настоящее время твое тело пишет бесценные труды, в которых объясняются и систематизируются те странные и интересные обычаи, которыми сопровождается взаимодействие этих двух истин, а также суррогаты этого взаимодействия, так как они существовали во все времена и у всех народов. Современный Личфилд гордится ученостью и растущей славой Джеральда Масгрэйва.
– Я рад, что мое тело так преуспело. И я надеюсь, что у твоей дочери Эвелин тоже все хорошо?
– Джеральд... – ответил пожилой джентльмен, озабоченный более серьезно, чем Джеральд обычно позволял кому-нибудь в своем обществе. – Джеральд, это нехорошо, что твоя кузина Эвелин, не ведая того, сохраняет такую тесную дружбу с одержимым демоном телом.
– А, так значит, дружба продолжается!
– Она продолжается, – ответил Гастон, – и ничего не изменилось. Тебе должно быть интересно узнать, Джеральд, что у твоей кузины Эвелин сейчас есть сын, замечательный рыжий мальчонка, родившийся ровно через год после того, как ты одолжил свое тело этому вероломному Силану.
Джеральд учтиво ответил:
– Ну что ж, это прекрасная новость! Фрэнк всегда хотел мальчика.
– Мой зять действительно очень доволен. Но я беспокоился о моей дочери. Мне кажется, что сложившаяся ситуация едва ли благоприятна для нее.
– Мое тело, – это единственная часть меня, с которой она когда-либо была знакома. Так что я не думаю, чтобы что-нибудь изменилось.
– Но Джеральд, когда я думаю о том, что такая красивая, образованная и целомудренная благородная женщина...
– Ну да, да, разумеется! Ты рассуждаешь в освященных временем терминах Личфилда. И я в самом деле не понимаю, зачем я тебя перебил.
–...Когда я думаю о том, что, не ведая того, благородная женщина сохраняет такую тесную дружбу с телом, одержимым обыкновенным демоном...
– И она, разумеется, доверяет ему и отдает ему все?
– Всю свою дружбу и естественную для родственницы любовь. Да, это печальное зрелище. Это непристойное зрелище. Поэтому мне кажется, что твой долг как Масгрэйва и как благородного южанина – вернуться к земной жизни и к своим земным обязанностям, и в особенности к твоим обязательствам в отношении твоей кузины Эвелин, с которой ты дружил всю жизнь.
– Вздор! – сказал снова Джеральд.
Ведь образ мысли и благородные предрассудки Гастона Балмера теперь, ввиду его божественного происхождения, казались Джеральду совершенно бессмысленными. Богу не было никакого дела до такой ерунды, как кодекс поведения обыкновенного смертного джентльмена и необходимость соблюдения принятых на Земле правил обыкновенной супружеской измены. Божеству Диргической мифологии не пристало вмешиваться во внутренние дела планеты, которая, согласно протестанско-епископальной вере Джеральда, была сотворена и управлялась Епископальным божеством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72