твое пение, а-нель, позволяет тебе укрыться от беспощадного хаоса твоей жизни, в одночасье уничтоженной событиями, которыми ты не управляешь и чей смысл тебе непонятен, но вину за них возлагают на тебя; ты оцениваешь их и исключаешь свою лесную четвероногую мать, прекрасного супруга, который был твоим братом, старшего брата, добившегося власти и мертвого уже при жизни, до наступления своей смерти, обезглавленного отца, лишенного силы самой жизнью, а самой жизни – жестоким сыном-узурпатором; ты исключаешь всех, кроме себя самой, а-нель, это твоя вина, ты в ответе за надругательство над собственным ребенком, но ты не вернешься, чтобы молить о прощении, вернуть свою дочь, сказать ей, что ты ее мать, чтобы с девочкой не случилось то же, что произошло с тобой, когда тебя навсегда разлучили с матерью, отцом, братьями, с твоим мертвым братом, с твоим покинутым любимым… Ты пересекаешь ледяное море и возвращаешься на пляж, где вы встретились, оттуда – через застывшие долины – в пещеру с картинами, созданными не-эль; там, а-нель, ты упадешь на колени и приложишь свою Руку, руку матери, к отпечатку, оставленному однажды рукой твоей новорожденной дочки, ты плачешь и даешь клятву, что вернешь ее, снова заберешь к себе, ты силой вырвешь ее у мира, у власти, у обмана, у жестокости, у мучений, у людей, ты отомстишь за всех, чтобы исполнить свой материнский долг и жить с ней общей жизнью, которая невозможна сейчас, но обязательно будет завтра…
6
Ей снилось, что льды начали отступать, обнажая огромные валуны и залежи глины. В горах, разъеденных снегом, появились новые озера. Иззубренные скалы и россыпи камней образуют непривычный пейзаж. Подо льдом озера бушует невидимый смерч. Сновидение постепенно разрастается. Память обращается водопадом, который угрожает гибелью, и Инес Прада просыпается от собственного крика.
Она не в пещере. Она находится в люксе отеля «Савой» в Лондоне. Инес бросает осторожный взгляд на телефон, на записную книжку, карандаши, чтобы понять: «Где я?» Оперная певица зачастую не знает, где она, откуда приехала. Тем не менее, здесь все кажется роскошной пещерой, сплошной хром и никель, ванная, мебель. Оконные рамы блестят, как серебряные, и делают еще более невзрачным вид печальной обмелевшей реки цвета львиной шкуры, которая словно повернулась к городу спиной (или город не захотел повернуться к ней лицом?). Темза слишком широка, чтобы, подобно Сене, течь через центр города. Сена – кроткая река, ее красота и красота Парижа взаимно дополняют друг друга. Под мостом Мирабо течет Сена…
Инес раздвигает шторы и смотрит на неторопливую скучную Темзу, на вереницу грузовых суденышек и буксиров, снующих мимо безобразных серых зданий складов и заброшенных пустырей. Не случайно Диккенс, так любивший свой город, писал о плывущих по реке трупах, жертвах ночных грабителей…
Лондон повернулся спиной к своей реке, и Инес задергивает шторы. Она знает, что в дверь номера сейчас стучит Габриэль Атлан-Феррара. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как они ставили «Осуждение Фауста» в Мехико, а теперь они намерены повторить этот подвиг в «Ковент-Гарден», но, как и в начале работы в Мексике, они захотели сперва встретиться наедине. Тогда шел 1949-й, а сейчас 1967 год. Ей было двадцать девять, а ему тридцать восемь. Теперь ей сорок семь, а ему пятьдесят шесть, они оба словно призраки своей собственной молодости, но, быть может, стареет только тело, а молодость навсегда сохраняется в том беспокойном фантоме, который мы называем душой.
Их неизбежные встречи, пусть даже с очень большими перерывами, были своего рода данью не только молодости, но и глубокой личной привязанности и совместному творчеству. Она действительно всерьез полагала, – и надеялась, что он тоже, – что пела обстоят именно так.
Габриэль изменился очень мало, и изменился к лучшему. Волосы с проседью, такие же длинные и волнистые, как всегда, немного смягчали излишне резкие черты его лица, в которых проявилось смешение рас – средиземноморской, французской, итальянской, североафриканской, возможно, с примесью цыганских кровей (Атлан, Феррара), подчеркивали смуглую кожу и делали еще более благородными очертания высокого лба, но уже в прошлое канула неистовая и необузданная сила, раздувающая широкие ноздри и искажающая его лицо гримасой, – ибо даже когда он улыбался, а сегодня Габриэль был особенно весел, его улыбка походила на гримасу, растягивающую сладострастные беспощадные губы. Глубокие морщины на щеках и в уголках рта были у него и прежде, словно незаживающие рубцы от вечной дуэли с музыкой. Они не являлись чем-то новым. Но когда он снял красный шарф, стал виден обвисший подбородок, неизбежный признак возраста, несмотря на то, что мужчины – улыбнулась Инес – ежедневным бритьем по крайней мере страхуют себя от появления чешуи, как у ящериц, которую мы называем старостью.
Вначале они обменялись взглядами.
Она изменилась сильнее, женщины меняются скорее, чем мужчины, словно с целью компенсировать более раннюю половую зрелость, не только физическую, но и ментальную, интуитивную… Женщина значительно быстрее и больше узнает про жизнь, чем ленивый мужчина, который не торопится расстаться с детством. Вечный подросток или, хуже того, постаревший ребенок. На свете очень мало незрелых женщин и очень много детей, прикидывающихся мужчинами.
Инес умела подчеркнуть свою яркую индивидуальность. Природа наградила ее рыжими волосами, которые с годами она могла подкрашивать в изначальный цвет, не привлекая внимания. Она прекрасно знала, что ничто так не свидетельствует о подступающей старости, как изменение прически.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43