Наутро состояние стало критическим. Тимба все еще находилась под капельницей, доктор Вассерман был обеспокоен ее настроением и появившимся в ее глазах безразличием ко всему окружающему. Он попросил нас приехать.
Тимба лежала на боку в своем боксе, от нее во все стороны тянулись шланги и трубочки, а сама она от слабости едва смогла приподнять голову. Мы ласково позвали ее и погладили. В ответ Тимба открыла глаза и слабо вильнула хвостом, потом глаза снова закрылись, и хвост замер неподвижно.
Я заплакала от ужаса: «Неужели Тимба умирает?» На фоне этих черных мыслей меня одолевали угрызения совести: почему я так поздно заметила, что она больна? Как я могла довериться незнакомым ветеринарам, даже если мне их порекомендовали? Как я могла?!
«Теперь она в надежных руках», – успокаивал меня Дэвид, да так оно и было. В клинике все боролись за жизнь Тимбы. Доктор Вассерман делал все возможное. Он жил неподалеку и приходил по ночам проведать Тимбу.
Наконец, пришел день, когда доктор позвонил и сказал: «Ей лучше». Незадолго до этого он зашел к Тимбе, она на него посмотрела и дала себя покормить. Она выкарабкалась!
Мы забрали собаку домой, и она быстро пошла на поправку. Правда, теперь у нее не могло быть щенков. Но ведь и раньше, когда заходила об этом речь, мы ума не могли приложить, кого выбрать в качестве отца ее будущих детей. Маламута? Хаски? Помесь с волком? Но ведь наша собака единственная в своем роде. Теперь вопрос о щенках отпал сам собой. Нам казалось, что это совершенно неважно. Тимба была с нами, только это и имело значение.
Шло время. Лекси исполнилось три, потом четыре, и пришло время отдавать ее в школу Беркли Кэррол, ту самую школу, куда в семь лет отправили меня. С тех пор школа расширилась: появились два новых здания, где разместились подготовительные классы для детей с четырех лет. Теперь каждое утро по будням начиналось у нас с десятиминутной прогулки по Седьмой авеню до школы. Мы провожали Лекси в школу и отправлялись в Проспект Парк, где Тимба опять получила возможность бегать перед работой. Мы наслаждались каждой минутой, упивались свежим воздухом, набирались сил от травы и деревьев. И какой бы ни выдался день – солнечный, пасмурный или дождливый – это всегда было прекрасно! А потом наступало время покидать парк, отправляться в Грин Виллидж и приниматься за работу. У Тимбы появилось немало почитателей. Некоторые специально заходили в магазин, чтобы с ней поздороваться. Многие по-прежнему считали ее маламутом, но маламутом выдающимся, таким ласковым и милым, что приводили своих друзей и даже детей посмотреть на нее. При виде знакомых Тимба всегда радовалась. Она ставила передние лапы на прилавок и позволяла себя гладить, при этом изо всех сил виляла хвостом. Некоторые постоянные покупатели так искренне полюбили Тимбу, что я сочла возможным сказать им правду о ее происхождении. Это привело их в еще больший восторг. А вот о том, сколько Тимбе на самом деле лет, я не говорила никому, и сама не хотела об этом помнить. Когда спрашивали о возрасте Тимбы, я говорила, что ей шесть лет. Ей исполнилось семь, восемь, десять, четырнадцать лет, а для меня она все еще была шестилетней. Но она и выглядела на шесть! Это было энергичное, красивое и здоровое животное. Сказывалось то, что она была гибридом. Но, к сожалению, в тринадцать лет Тимба потеряла слух. Глухота подкрадывалась к ней постепенно. Я, бывало, звала ее, а она не слышала, требовалось повышать голос, чтобы собака приходила на зов. Месяца через три мне уже приходилось кричать, иначе она не слышала. А потом Тимба совершенно оглохла. Дома или в магазине я стучала ногой по полу, чтобы привлечь ее внимание. И вот тогда ее необыкновенная способность понимать язык тела и подмечать любой жест очень нам пригодилась. Для общения с Тимбой мы разработали целую систему жестов и сигналов. С их помощью я могла передать все то, что раньше говорила словами. Тимба мгновенно все схватывала. Жестом я приглашала ее на прогулку, жестом объясняла, что нужно подождать, пока найду свои ключи, а по сигналу «Пошли!» Тимба начинала вытанцовывать у входной двери. И мы по-прежнему прекрасно проводили время в парке, она носилась вокруг и регулярно посматривала на меня, чтобы не терять контакт со мной и что-нибудь не пропустить. Вот почему во время съемок «Одинокого волка» я отдавала команды с помощью жестов. В то время Тимба уже ничего не слышала. Но я была уверена, что она справится. Мало того, съемку на Бруклинском мосту едва ли удалось осуществить, если бы собака не понимала жестов.
Когда Тимба только начала глохнуть, я очень расстраивалась и жалела ее. Сама же она не слишком расстраивалась. Жизнь по-прежнему была для нее прекрасна!
Тимбе было уже четырнадцать лет. Она казалась вполне здоровой до тех пор, пока как-то по дороге домой я не заметила, что у нее дрожат задние ноги. А через несколько дней она начала скулить от боли.
Мы повезли ее в ветеринарную клинику. Доктор Вассерман к тому времени ушел на пенсию, и его практика перешла к доктору Туроффу; который тоже хорошо знал Тимбу. Ее сердце и легкие были в порядке. Но я сразу же поняла, что что-то не так, когда он начал осматривать задние ноги и нижний отдел позвоночника. У Тимбы обнаружились связанные с возрастом серьезные изменения костной ткани и, как результат, деформация межпозвоночных дисков, что причиняло ей сильную боль. Я удвоила дозу лекарства. Когда это перестало помогать, пришлось утроить дозу. И вот однажды, когда она направлялась к своему любимому креслу, ноги ей окончательно отказали. Тимба вытянулась на коврике возле кровати и не смогла подняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82