Конечно, в жизни не все еще было хорошо, не все так, как нам хотелось бы. Был тяжелый двадцатый год. Дома мы ели прохваченную морозом водянистую кар­тошку и хлеб с мякиной. Штаны у меня были, как гово­рится, заплата на заплате, а сапоги совсем развали­лись и «просили каши». У Кости Чижова и у Гриши Осокина одежда была не лучше моей.
И все-таки мы чувствовали себя почти счастливы­ми. А Костя постоянно говорил:
– Погодите, не вдруг Москва строилась!
Вдруг к нашему дому подкатили дрожки.
Возница, не сходя с дрожек, говорит нам:
– Позовите-ка товарища Красова!
– Дедушку, что ли? – спрашиваю я. – Его дома нету, на собрание ушел.
– А какой он на вид? Может быть, я его догоню и хоть полдороги подвезу.
– Догнать его очень просто, а узнать еще легче. На деревянной ноге он, старый и седой весь.
Возница погнал лошадь и настиг деда Максимыча на полпути, уже у Кузнечевского моста.
– Садись, дедушка!
– Я так дойду. Непривычно на легковых кататься. Поспешай по своему делу.
– Так у меня и дело – тебя на собрание доставить.
– Меня? – Дед усмехнулся и махнул рукой. – Обо­знался ты, милый.
– Нет, не обознался. Ты – Андрей Максимович Красов?
– Я.
– Тогда залезай поскорее. Мне еще надо за пред­седателем потом поехать.
Влез дед на дрожки и сам не верит тому, что про­исходит. Ведь вот так, из таких же дрожках, Орликов еще полгода назад катался. А теперь едет на них, как хозяин, дед Максимыч.
Огляделся старик. Знакомых нет. Приметил вдали заводские трубы. Стоят мертвые, не дымят. Пароходы у причалов на приколе – жизни на них не видно.
Дед Максимыч тяжело вздохнул.
– Что вздыхаешь, дедушка? – участливо спросил возница.
– Дак как не вздыхать! Суда-то без ремонта стоят, а на носу навигация. Все порушено, все разорено. Труд­но поправиться!
– Поправимся, дедушка, встанем на ноги, дай срок! Не тужи – завтра праздник. Вот на собрании все ска­жут, как восстанавливать будем.
Приехал Максимыч на собрание, прошел в зал и сел на заднюю скамейку. Недолго посидел – попросили его поближе пройти, и не в первые ряды, а прямо на сцену пригласили. Усадили смущенного деда за стол, покрытый красной материей. Не успел он опомниться и разглядеть сидящих с ним в президиуме, как слы­шит – председатель собрания говорит:
– На нашем собрании присутствуют старейшие моряки Архангельского порта Иван Васильевич Кули­ков и Андрей Максимович Красов.
В зале моряки так захлопали, что и голоса предсе­дателя не стало слышно. Видит Максимыч: сидящий с ним рядом человек поднялся. Посмотрел дед ему в ли­цо. О, да ведь это же и есть Иван Васильевич Куликов, машинист, с которым Максимычу когда-то целую нави­гацию на одном судне плавать пришлось! Постарел-то как, приятель!
По примеру Куликова поднялся со стула и дед Мак­симыч, разволновался, смотрит в зал на приветствую­щих его моряков и ничего не видит. Слезы, неждан­ные стариковские слезы застилают глаза и катятся по морщинистому лицу на усы и бороду.
Садится дед Максимыч, наклоняет пониже голову, чтобы не видели люди его небывалой слабости, и ду­мает: «До чего же ты, боцман, остарел! Слезу за глаза­ми держать не можешь… Опозорился перед народом…»
…А три дня назад приходил доктор и осматривал деда. На своем веку Максимыч не лечился у докто­ров. В больнице только один раз побывал, когда ногу ампутировали. Докторам платить нужно, а этот ничего не потребовал, выписал микстуру и, кроме того, заявил:
– Пришлем к вам на днях человека. Он мерку сни­мет, и закажем вам в Петрограде протез с металлическими шинами. Ваша деревяшка неудобна и даже вредна.
– А по какой же это будет цене? – полюбопытство­вал дед Максимыч.
– Вам, как инвалиду-пенсионеру, потерявшему но­гу и трудоспособность на работе, протез будет изготов­лен бесплатно.
Как потом стало известно, доктора вызывал отец Кости Чижова, узнавший от сына о болезни деда.
Сколько забот о старике, сколько почета! Ничего похожего не знал Максимыч раньше, и ни за что на свете не хочет он теперь помирать, когда такую спра­ведливую жизнь Советская власть налаживает. Жить захотелось, как никогда еще, кажется, не хотелось. И вдруг – болезнь, несносная, простудная, да еще в такое время, когда на рыбалку нужно ехать, натуру рыбацкую потешить, душу отвести.
Лежит дед и вздыхает, досадуя на свою старость и на свою болезнь. А за окном проходит тихая и прозрач­ная, с запахами недалекого моря величественная север­ная ночь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Я – ЧЕЛОВЕК!
На берегу Юроса, у устья речонки Еловуши, на лю­бимом месте ночевок деда Максимыча, горел огромный костер. Даже по пламени костра, метавшемуся широко и высоко, опытный соломбальский рыбак или охотник сразу бы сказал, что Максимыча тут нет. Дед не лю­бил большого огня. Опасно – лес можно поджечь. Да и к чему большой костер? Варка на нем плохая, балов­ство одно.
Деда и в самом деле на этот раз на рыбалке не бы­ло. Хотя он уже и пересилил болезнь, выезжать ему доктор пока не советовал.
У костра сидели три, конечно, бывалых и, конечно, опытных рыбака: я, Костя Чижов и Гриша Осокин.
Такой костер распалил Гришка. Разумеется, я про­тестовал, но стоило мне отвернуться в сторону, как Гришка, этот младенец в рыбацком деле, снова подбро­сил в огонь охапку сучьев. Пламя взметнулось вверх, а Гришка прыгал и визжал, как сумасшедший.
– Не смей баловаться! – сказал я строго. – Тут до избушки лесника рукой подать. Заметит – худо нам будет!
– Не заметит. Да и чего бояться, река рядом. Ми­гом весь костер в воду.
– Он злой, говорят, этот лесник, – сказал Костя. – Как его зовут?
– Григорием.
– Мой течка, значит! – обрадовался Гриша.
1 2 3 4 5