Я не мальчишка...
За столом вновь прокатывается рокот искреннего возмущения. Дедушка в кителе кладет карандашик и, качая головой, с горькой иронией обиженного говорит:
- А кто же вы, товарищ Зорин? Вы же мне во внуки годитесь, ты же еще без штанов бегал, когда я...
- Да что с ним разговаривать?
- Распустились, ни стыда, ни совести!
- Ну, хорошо,- Табаков снова стучит по графину,- прошу вниманья!
Зорин видит, как Табаков старчески суетливым движением складывает носовой платок и аккуратно прячет в карман. Бритый дедушка укладывает очки в футляр. Зорин замечает, что дужка очков сломана и замотана какой-то тряпочкой. Девушка-секретарша с высокой, пузырем, причес-кой невозмутимо пишет протокол... Толстая пожилая женщина возмущенно хрустит пальцами: Зорин ясно видит бородавку на ее подбородке и мучительно вспоминает что-то давнишнее, уско-льзающее. Где же он видел это лицо? Те же четыре или пять волосиков на бородавке... Ну, да это она, та самая женщина... Только волоски на бородавке тогда были черными, не седыми, а прическа осталась прежней и бюст лишь слегка сравнялся с животом. Там, в районном загсе, она была совсем молодая. Женщина глядит на Зорина, как на неисправимого преступника:
- Скажите, товарищ Зорин, почему вы ушли из семьи?
- Из семьи? - Зорин слегка ошарашен. Оказывается, и это известно. Неужели Тоня?
- Да, из семьи,- повторяет женщина.
- А какое вам дело?
Сначала ему приятно наблюдать, как у нее от возмущения открывается рот и челюсть как бы отваливается. Но уже через несколько секунд ему становится жалко ее, губы у нее дрожат, пухлые руки растерянно мнут крохотный дамский платочек. Члены комиссии возмущены и потрясены зоринским поведением, ему предлагают выйти и подождать решения комиссии.
Зорин выходит в коридор и, не останавливаясь, шагает на улицу. Автобуса нет, он топает, к Голубевым. "Ну и ну! - думает он.- Ну и ну..." Ему вновь, как тогда, когда сидел в милицей-ской коляске, на секунду становится смешно.
У Голубевых он, отказавшись от ужина, снимает пиджак и ботинки. Молча садится на диван, берет номер журнала "Знание - сила". В статье всерьез говорится о поэтических возможностях электронных машин. Зорин бросает журнал. В висках и в темени нарастает какая-то новая боль, и он плохо воспринимает то, что говорит Сашка:
- Пойдем в кино, хватит по вечерам давить ухо. Подруга дней моих суровых, у тебя три билета? Очень хорошо. А где мой чешский галстук?
Зорин, очнувшись, отказывается от кино и включает телевизор.
- Саш, а чего вы не заведете ребенка?
- Ну, не знаю.- Сашка морщится.- Чего ты лично ко мне пристал? Я, может, и не прочь стать папашей. Спроси вон ее, почему она... Подруга дней моих суровых, ты хочешь ребеночка? Адью, старик, мы пошли.
Супруги Голубевы исчезают, они идут в кино. Зорин вытаскивает из шкафа постель и раздви-гает диван-кровать. Ставит к изголовью Сашкину пепельницу, которая сделана в виде свернувше-йся русалки. "В женщинах и правда есть что-то рыбье,- думает он.- По крайней мере, в наших с Голубевым. У Сашкиной половины уже на счету шесть или семь абортов. Какая-то рыбья, холод-ная кровь. И сердце... Русалка - это женщина-утопленница. А Тонька разве не утопленница? Она давно утонула в своей дурацкой работе, она чокнулась на эмансипации, хотя еле волочит ноги. Им думается, что чем они сильнее, тем для них лучше. Они хотят быть независимыми. Они рассужда-ют с мужьями с позиции силы. И это не так уж плохо у них получается. Сажают мужей в тюрьму, пишут на них бумаги. Да, но кого же тогда защищать мужчинам? Жалеть и любить? Самих себя, что ли?"
Зорин тяжко ворочается, он не может уснуть и то и дело курит. Мысли его вновь и вновь возвращаются к жене, к дочери. Телеэкран мерцает где-то в углу, слова передачи, не проникая в сознание, словно долбят по темени.
Голубевы возвращаются молча,- вероятно, поссорились еще во время сеанса. На вопрос, понравилась ли картина, Сашка бурчит себе под нос: "Шедевр!" Идет в ванную и долго не вылезает оттуда. Затем, босиком и в одних трусах, он ходит по ковру, выкидывая костлявые ноги. Теплая ванна вновь приводит его в добродушное состояние, он философствует:
- Вот, объясни мне пушкинского Савельича. Только с марксистских позиций. Да? Ну это ты брось. Брось! А помнишь заячий тулупчик? Старик даже записал его в реестр разграбленных пугачевцами вещей. Не струсил. Вот тебе и лакей.
- Саш, чего бы ты хотел после смерти? - Зорин выключает голубевский телевизор.
- Что?
- Чего бы ты хотел после смерти?
- Чтобы выстригли волосы в носу. Ненавижу, когда у покойника торчат из носу волосы.
- Глупый дурак! - слышится с кухни голос Сашкиной жены.- Говорит и сам не знает чего.
- Знаю,- Голубев подмигивает.- Подруга дней моих суровых, а ты не боишься смерти?
- Вынеси лучше ведро.
- Вот! Она ни черта не боится.- Голубев натягивает спортивные штаны.Даже смерти.
- И возьми корзинку, наберешь в подвале картошки.
Голубев возвращается с картошкой и с пустым мусорным ведром. Зорин сквозь сон слышит, как они с женой добродушно поругиваются. Прежде чем идти спать, Сашка садится на пол:
- Костя, а Костя?
- Что?
- Почему бы вам с Тонькой не помириться? Не дурачься. В твоем возрасте начинают понимать даже фортепьянную музыку... Что? Ладно, дрыхни. Не хочешь слушать лучших и преданнейших друзей.
* * *
Утром, придя на объект, Зорин едва успевает провести пятиминутку и поговорить с брига-дирами. По телефону его вызывает к себе Воробьев. Зорин едет в контору. В комнате ПТО он рассеянно здоровается и курит с Фридбургом.
- Этот у себя?
- Здесь.- Фридбург берет Зорина за локоть.- Брось, старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11