Обвиняемый в краже сознался <...>
Приказчик купеческой фермы принес следующую жалобу. За три дня тому назад, с субботы на воскресенье в ночь, все новые колеса на пяти фурах, стоявших около сарая, были украдены, а на место их надеты старые, находившиеся в сарае. В этой краже он подозревает всех своих рабочих, утверждая, что они совершили ее по наущению хозяина крайнего к ферме крестьянского двора. Обвинение крестьянина он основывает на том, что свидетель видел, как он дал пятиалтынный одному из рабочих, когда последний пахал огород, и, кроме того, у этого же хозяина в твориле старого овина найдена пара пропавших колес. В данном случае увеличивающим вину обстоятельством являлась кража у своего хозяина; но главным руководителем ее, очевидно, был хозяин крестьянского двора. На разбирательстве я убеждал обвиняемых чистосердечно раскаяться в своем проступке, обещая в таком случае смягчить наказание до крайних законных пределов. Работники тоскливым голосом повторяли свое: "Знать не знаю и ведать не ведаю", а главный и к тому же зажиточный вор-хозяин отпирался самым нахальным образом. Так как понадобилось допросить свидетеля, видевшего передачу пятиалтынного, я отложил дело до следующего дня.
На другой день представленный из-под ареста старшиною главный обвиняемый громко воскликнул: "Вот вы, ваше высокородие, обзывали меня вчера вором, а вор-то настоящий и нашелся: вот он!" - прибавил он, указывая на небольшого роста оборванного мужичонка.
Волостной старшина тихо подошел и шепнул мне на ухо: "Вчера вечером посаженный за бродяжничество мною в арестантскую".
Что это подкупленное главным вором лицо, готовое за деньги отсидеть в тюрьме, было для меня ясно. Но нужно было до последней ясности обличить это двойное вранье. При вчерашнем разбирательстве обнаружились следующие подробности о сокрытии колес в старом овине обвиняемого. Земляной спуск к яме овина загорожен был, как показывали, дровами; но, очевидно, никто, кроме меня, не обратил внимания на то, откуда взялись эти дрова и в каком порядке они загораживали спускной двор. Между тем, желая скрыть следы, вор, скативши колеса в овин и не находя ничего под руками, заметил колья, наставленные вдоль стенок входа, чтобы предохранить последний от обвалов земли. Колья эти показались отступающему назад вору самым подходящим материалом, и он стал ломать их последовательно вдоль левой стены правой рукою, а вдоль правой - левою; пригибая верхние концы к противоположной стене и образуя таким образом крестообразную рогатку.
- Как же ты это так, - обратился я к самозваному вору, - решился на чужой стороне в одиночку снимать столько колес?
- Виноват, г. судья! - отвечал проходимец, - ночь была светлая, а я проходил мимо; колеса чудесные, вот мне и захотелось попользоваться.
- Да как же ты не побоялся застучать? Ведь колесо-то снимешь, ось-то грохнет об земь!
- А тут я слежку нашел и дугу. Приподыму сначала ось, сниму колесо, да конец-то оси тихонько на травку и спущу; а там другое, третье и четвертое. Так-то сначала все фуры на зем положил, а там уж и принялся катать колеса. Ночь-то большая!
- А фуры-то так на земле и оставил?
- А что ж мне? Мне на них не ездить.
Вранье выходило очевидное. Вор рассказывал о том, как он в одиночку снял и укатил двадцать колес, хотя бы и за полверсты, чего он за всю ночь в одиночку исполнить не мог. Он явно не видал самых фур, на которых украденные колеса были заменены старыми.
- Ну, а как же ты вышел из овина?
- Я устье завалил дровами.
- Да где же ты их взял?
- Да они тут же наружи лежали около устья.
- Как же ты их клал?
- Да клал поперек входа; сначала одно полено, а на него другое, и так до самого верха.
Записавши все эти показания, я попытался снова склонить обвиняемых к сознанию своей вины и, выбрав лицо рабочего помоложе и подобродушнее, стал доказывать ему, что при запирательстве он на долгое время попадет в острог, разбалуется там и сделается навсегда пропащим человеком, тогда как при чистосердечном раскаянии можно надеяться, что кратковременное наказание будет ему уроком.
- Знать не знаю и ведать не ведаю!
- Ну, стало быть, ты желаешь сесть на год в острог. Это добрая воля твоя! Стало быть, прикажешь писать: Софрон Иванов - желаю на год в острог. Да бишь: знать не знаю, ведать не ведаю. Ну, писать, что ли? - говорю я, обмакивая перо.
- Ваше высокородие, виноват! пишите: виноват.
Эта проделка с малыми изменениями повторилась с всеми рабочими, за исключением главного виновника воровства. Никакие убеждения на него не подействовали, и, невзирая ни на что, он продолжал свое: "Знать не знаю и ведать не ведаю".
В решении я постановил подставного вора от суда по этому делу освободить, рабочих выдержать по полтора месяца в остроге, а главного виновника - к заключению в тюрьму на год.
- Много довольны! - воскликнули работники, очевидно ждавшие более строгого наказания.
- Я этим судом недоволен! - воскликнул главный обвиняемый. - Пожалуйте копию!
- Хорошо, - сказал я старшине, - пришли через три дня за копией.
Когда все присутствующие гурьбою повалили в дверь, главный обвиняемый уже за дверью, повернувшись лицом и поднявши руку, крикнул: "Ваше выс-дие, что там толковать! пишите: много доволен!"
- Ну не шут ли ты? - крикнул я ему в свою очередь. - Отсидел бы ты три месяца, а теперь много доволен сидеть год <...>
Самая фамилия старухи генеральши Горчан доказывает, что муж ее, сумевший на доходном губернском месте нажить большое состояние, был родом малоросс. Волей-неволей мне пришлось познакомиться в разные времена как с самою старухою за 70 лет, которую все величали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88