И ушла в дом.
Немного погодя вышел Милоков. Он коротко поговорил с охранником, тот рассмеялся и тоже скрылся в доме.
Полковник сел в одиночестве за стол; солнце освещало фигуру крепкого темноволосого человека с жирной грудью. Он налил себе чашку кофе и поднял задумчивый взгляд на лесистый склон.
Снайпер покрепче уперся локтями во влажную землю и прижался щекой к гладкой ложе ружья. Начал наводить прицел вниз от блестящих волос Милокова и установил его на точке между бровями. Простите, полковник, подумал он совершенно искренне, потому что для него этот момент оставался самым худшим, и годы ничего не могли с этим поделать. Он отлично делал свое дело и до сих пор верил в справедливость цели, но самый акт убийства не доставлял ему удовольствия. Никогда. И он благодарил Бога, что не относится к тем, кому убийство в радость.
Потом он движением нежным и легким, как дыхание ребенка, выпустил пулю из ствола и увидел, как она попала в цель. Во втором выстреле не было нужды.
Внезапно завыли сирены. Одна возле самого дома, а вой других доносился примерно оттуда, где он спрятал свою машину.
Снайпер негромко выругался. О сиренах он не знал, и это его обеспокоило. Ничего подобного не должно было случиться.
Низко пригнувшись, он кинулся бежать сквозь пронизанную солнечными бликами зелень кустов. Бежал легко и не испытывал страха, сосредоточенный лишь на самом себе, словно больше ничего вокруг не существовало. Он осознавал некую свою соразмерность тому, где находился, и оттого место казалось ему идеально подходящим. Петляя между деревьями и пробегая под виноградными лозами, он старался уклоняться от ударов ветками, а сирены выли и выли, и переполошенные птицы разлетались с криками.
Он продвигался все ниже по склону, воздух сделался холоднее и сильнее пахнул сосной. Дышал он глубоко и ровно, чувствуя, что может так бежать бесконечно, то обдаваемый жаром солнечных лучей, то попадая в прохладную тень. Миновав очередной участок пурпурно-зеленой полумглы, он неожиданно напоролся на солдат.
Наверное, целое отделение патрулировало местность не более чем в пятидесяти ярдах оттуда, где был укрыт в чащобе его автомобиль, замаскированный ветками. Солдаты держались кучкой, слишком близко один к другому для успешного патрулирования; они ошарашено повернулись в его сторону, когда он понесся по открытому склону.
Поздно менять направление или прятаться, и он был готов к тому, что погибнет из-за своего промаха. И по всем законам нормальной логики ему и суждено было погибнуть, потому что он продолжал бежать прямо на солдат, как маньяк, с ружьем, висящим на плече; обеими руками он выдергивал чеки из гранат и бросал эти гранаты, выдергивал и бросал, как псих на карнавале, который хватает на лету медные кольца и расшвыривает горящие шары.
Но, видно, все те космические силы, какие могли ему поспособствовать, сделали свое дело. Солнце бросало слепящие лучи на склон холма позади бегущего. Солдаты были настолько потрясены его безумием, что позабыли открыть огонь. Его гранаты рвались точно там, где нужно. Разверзнись небеса и пролейся дождь из стали – и то он не оказался бы более смертоносным.
На бегу он сдернул с плеча винтовку и стрелял по дымящейся земле, которая пахла порохом и опаленной плотью, по лицам с разинутыми ртами, покрытым кровью и грязью.
Через несколько секунд он вырвался из круга бойни.
Сирены еще выли, но солдат он перед собой уже не видел. Добежал до машины, сбросил с нее ветки и выехал из-за кустов на грязную дорогу. Через пятнадцать минут машина влилась в общий поток движения на шоссе, ведущем к Загребу.
Не доезжая до города, он сделал небольшой объезд и выбросил ружье в подходящую речку. После этого он двинулся прямиком к своему отелю.
Там он принял душ и привел в порядок пышные усы и аккуратную бородку клинышком – настолько привычные особенности его тщательно продуманного внешнего облика, что он уже не мог вспомнить, как выглядел без них.
В его наружности произошли и другие изменения: при помощи контактных линз карие глаза превратились в ярко-голубые, а волосы из иссиня-черных, данных ему от рождения, сделались светлыми и солнечно-золотистыми.
Он оделся и просмотрел свои документы.
Дома у него хранились паспорта, водительские права и кредитные карточки по крайней мере на полдюжины разных имен и национальностей. На этот раз он путешествовал как Питер Уолтерс, американский бизнесмен, уроженец Майами, штат Флорида, ныне проживающий в Позитано, в Италии. Под этим именем он существовал почти десять лет.
С единственной дорожной сумкой в руках он покинул свой номер в отеле и расплатился за него наличными.
Потом он сел за руль и доехал до аэропорта, где вернул взятую напрокат машину в главную контору бюро проката.
Пятичасовой самолет на Неаполь поднялся в воздух в пять семнадцать. Я лечу домой.

На трассе полета бушевала сильная гроза; из-за нее самолет посадили в Риме, ждали там несколько часов. Когда человек по имени Питер Уолтерс вышел из самолета в Неаполе, была уже глубокая ночь, и это его сильно раздосадовало.
Однако машину свою он оставлял в аэропорту, и когда сел наконец за руль, то сразу почувствовал облегчение. Светила полная луна, дорожка света пролегла по спокойной поверхности моря, и дорога по шоссе Амальфи казалась еще более живописной, чем обычно.
Уолтерс ехал медленно, чтобы подольше наслаждаться видом. На Берегу Амальфи он жил почти девять лет. Все здесь стало так знакомо. Но он до сих пор помнил острую боль, которую ощутил, увидев это впервые; он понял тогда, как много упустил в жизни, и родители его тоже упустили многое, и у них уже нет возможности наверстать упущенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153