Наблюдая за тем, как она укладывает его вещи, как бережно обращается с каждой, он почти хотел, чтобы она злилась на него, а не помогала вот так безропотно.
– Мне очень жаль, что Полу пришлось увидеть сегодня весь этот ужас в выпуске новостей, – заметила она. – Он будет выбит из колеи на несколько дней. Плохо, что тебя как раз в это время не будет рядом с ним, ты бы его успокоил. Он тебя считает чуть ли не самим Господом Богом.
Это прозвучало почти как прямой упрек в том, что он пренебрегает потребностями сына. Первый ее упрек.
– Что ты хочешь мне сказать? Что я не Бог?
Она перестала расправлять его носки и пристально на него смотрела; он старался говорить небрежно, словно все в норме и беспокоиться не о чем. И все же выглядел он не вполне нормально и обычно – это было, заметно хотя бы по расширившимся глазам, в которых горело возбуждение при мысли о том, что ему предстоит. Чего ради он стремится покинуть это место, мальчика, спящего в соседней комнате, близкую ему женщину? Питер взглянул ей в лицо, одно из самых знакомых и самое любимое на свете, и подумал: “Брюки и нижнее белье, ты только посмотри, как она дотрагивается до моих чертовых штанов и нижнего белья…”
Пегги улыбнулась в ответ на его незамысловатую шутку и вернулась к своей работе. Как она научилась сдерживать себя, продолжал думать он, и как часто ей приходится это делать. Она все еще негодует, но не дает негодованию вырваться наружу. Огонь порой покажется, но вскоре мало-помалу исчезает во тьме. Где же он прячется, темперамент Айрин Хоппер, вот уже много лет носящей имя Пегги Уолтерс? Под прикрытием выдержки и спокойного юмора? Да ну же, Пегги! Крикни! Завопи! Потребуй от меня объяснений, суди меня. Заставь меня сказать тебе, что я такой как есть, что старую собаку новым штукам не выучишь.
Ну а к чему бороться? Разве от этого легче? Ведь борьба не имеет смысла. Так или иначе он отправится по следам Абу Хомейди, а она останется одна. Так или иначе он все равно выйдет рано утром из дому, по выбору, не по необходимости, и, может быть, никогда больше ее не увидит.
Он замер в полной беспомощности.
– Питер, передай мне, пожалуйста, носовые платки из выдвижного ящика.
Он выполнил просьбу. Потом пошел в ванную, собрал туалетные принадлежности, уложил в кожаный футляр и вручил ей как свой вклад в дело.
– Утром тебе нужно побриться и почистить зубы, – напомнила она.
И он отнес футляр обратно в ванную.
После этого он растянулся на кровати и наблюдал за тем, как она заканчивает укладывать вещи, находя нечто особенно трогательное в ее движениях. Что за женщина. Боролась, воевала – и делала что положено. Нужна большая твердость духа для подобной выдержки. Этой твердости у нее много, но порой и она слабеет. Вот и теперь она наклонила голову, рассматривает что-то в углу чемодана, а щека у нее подрагивает. Питер закрыл глаза. Он не хочет на это смотреть. Слишком бередит душу.
– Где твой бронежилет? – спросила она.
Питер открыл глаза. Он терпеть не мог надевать бронежилет и редко делал это. Помимо всего прочего, жилет не защитит от выстрела в голову. Но Пегги почти религиозно верила в способность жилета уберечь его жизнь, и Питер таскал жилет с собой ради нее. Ради ее душевного спокойствия. Не то чтобы она знала, куда он отправляется и чем там занимается. Просто считала, что опасность, ранение, смерть всегда возможны.
– Он у меня в шкафу, – сказал Питер.
– Его там нет.
– Может, в том шкафу, который в холле.
Пегги пошла посмотреть. Вернулась без жилета.
– Там его тоже нет. Куда еще ты мог его задевать?
– Не имею представления.
– Но ведь в последний раз ты распаковывал вещи сам.
Питер молчал.
– Это возмутительно, – сказала она, и дрожь переместилась со щеки на нижнюю губу. Питер встал с кровати.
– Пегги…
– Он же не мог взять да и убежать. Эта проклятая штуковина где-то здесь.
– В холодильник ты не заглядывала? Все эти дни голова у меня не варит, я бы мог засунуть его даже в морозилку.
Она даже не улыбнулась. Там и сям замелькали опасные искорки. Вся эта выдержка, подумал он, полный раскаяния, весь этот великий самоконтроль. Внутри у него что-то замерло, словно в предвкушении опасности. Она прижала ладони к щекам таким девчоночьим движением, что он вспомнил, какой она была девять лет назад. Потом руки тяжело повисли вдоль бедер, и она казалась постаревшей, почти что женщиной среднего возраста.
– Ты думаешь, это смешно, да? – заговорила она. – Ты думаешь, я дура и не понимаю, что ты берешь с собой проклятый жилет только чтобы меня успокоить, а сам его никогда не надеваешь? Скажешь, не так?
Он не ответил.
– Скажешь, не так? – выкрикнула она.
Брови у нее сошлись, она стояла перед ним такая невероятно ранимая. Глядя на нее, он произнес, сам не ведая, как вырвались слова:
– Имеешь ли ты хоть малейшее представление, как сильно я тебя люблю?
Пегги посмотрела на него так, словно он ее ударил. Это ни к чему, подумал он. Не следует говорить подобные вещи женщине, с которой прожил столько лет. И уж конечно не тогда, когда собираешься уехать и оставить ее одну.
– Да, – сказала она устало, – я знаю, как сильно ты меня любишь. Но иногда мне хочется, чтобы ты любил меня не так дьявольски сильно. Любил бы поменьше, а уважал побольше.
Она уже овладела собой, а Питер нашел жилет, который висел у него в шкафу под пиджаком. И не спеша закончил укладывать вещи.

А потом в постели, когда опустилась мягкая тьма и лунная дорожка блестела, точно ртуть, они любили друг друга, быть может, в последний раз в жизни. И Пегги сказала:
– Я на самом деле так не думала. Чтобы ты любил меня поменьше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153