Коравье дошел до крайней яранги. Дальше в тундру уходила протоптанная тропинка. Она вела к оленьим пастбищам. По этой же дороге уходил он отсюда…
Коравье хотел уже повернуть обратно, как увидел идущего к стойбищу человека. Это был пастух. Он держал в руке легкий посох, с которым легче ходить по сырой тундре, где качается каждая кочка.
Пастух замедлил шаги, стараясь разглядеть, кто это поджидает его. Коравье пошел навстречу: он узнал своего друга Инэнли, с которым провел не одну ночь возле стада.
– Коравье, ты ли это? – крикнул издали Инэнли.
– Я. Никто другой. Можешь пощупать меня. Совершенно живой и даже не тэрыкы По поверьям чукчей, человек, заблудившийся в тундре или унесенный в море на лодке, может одичать и превратиться в так называемого тэрыкы.

.
– Если бы мои глаза хоть раз обманули, я не поверил бы им! – сказал Инэнли, подбегая. – Значит, ты остался жив! Значит, пустое болтал Арэнкав, когда объявил, что видел тень возле яранги, где ты жил? Как Росмунта? Жива ли она?;
– Все живы, – ответил Коравье. – И Росмунта, и наш сын Мирон.
Инэнли оперся грудью о посох, разглядывая Коравье.
– Неужели они тебя не тронули?.. – продолжал он удивляться. – Это что на тебе надето? Ого, сколько материи!
Он пощупал куртку Коравье и быстро нагнулся:
– Что за кожа у тебя на ногах? Блестит, будто жиром намазанная!
– Это резиновые сапоги – так они по-русски называются, – с достоинством пояснил Коравье и предложил: – Пойдем ко мне в ярангу, много интересного, расскажу.
– Идем! – с радостью согласился Инэнли. – Я тебя так долго не видел!
Друзья шли рядом. Из яранг выглядывали люди, но тут же прятались обратно.
Показалась старая мать Инэнли.
– Инэнли, сынок! Куда ты?
– В гости к Коравье!
– Не ходи! Не ходи к нему! Он тебя заманивает. В его яранге русские.
Инэнли в нерешительности остановился и посмотрел на друга.
– Это правда?
Коравье растерянно пробормотал:
– Да ведь там только один русский! А другие все лыгьоравэтланы Лыгъоравэтланы – дословно «настоящие люди». Так чукчи называют себя.

.
– Не ожидал, что ты мог так подло меня обмануть и заманить в свою ярангу, – сказал Инэнли и зашагал прочь.
Коравье пошел за ним, торопливо оправдываясь:
– Не хотел я тебя заманивать… У меня против тебя никаких худых мыслей не было… Инэнли, остановись, выслушай меня…
– Не ходи за мной! – сердито крикнул Инэнли. – Отправляйся к своим русским, отступник!
Коравье остановился. Обида комком подступила к горлу:
– Инэнли, друг… Ты еще пожалеешь о словах, которыми обидел меня… Поймешь, что был неправ…
Инэнли скрылся в яранге. Коравье, спотыкаясь, не видя дороги, побрел к себе.
– Что ты такой кислый? Не выспался? – удивленно спросил Ринтытегин, стругавший ножом растопку для костра.
Коравье присел на землю.
– Сейчас мой лучший друг назвал меня отступником…
Ринтытегин отложил нож.
– Кто тебя так назвал? – спросил Праву.
– Инэнли…
Коравье смотрел на огонек разгорающегося костра. Могут ли понять Праву и Ринтытегин, что жизнь, которую он оставил, не так легко вырвать из сердца… Сильно болит сердце у Коравье: оно и там, где сейчас Росмунта и сын Мирон, и здесь, на земле этого стойбища…
– Как же быть? – задумчиво проронил Ринтытегин. – А у меня была мысль оставить здесь дня на два тебя, Праву и Наташу…
– Нечего мне делать в этом стойбище, – грустно ответил Коравье. – Зря я сюда пришел… Чужой стал…
Праву впервые услышал о плане Ринтытегина и обрадовался: за два дня в стойбище можно столько узнать, сделать…
– Я все же останусь, – решительно заявил он.
– И я, – поддержала его Наташа.
– Посмотрим… Посмотрим… – неопределенно пробормотал Ринтытегин.
После завтрака пошли в ярангу Арэнкава. Хозяин встретил гостей неприветливо, но присесть, как требовал обычай, пригласил и велел жене подвесить над костром чайник. Пока женщина разжигала костер, гости расселись в чоттагине.
Яранга Арэнкава была просторная, в чоттагине оставалось место еще на два полога. Жена и дочь с любопытством рассматривали пришельцев. Особенно их интересовали Володькин и Коравье. Первого они удостаивали пытливым вниманием потому, что он русский, а Коравье – как человека, который совсем недавно жил так же, как они, и вот теперь не знаешь даже, как с ним заговорить.
Арэнкав как-то странно суетился, брался сам резать сушеное оленье мясо, покрикивал на жену и дочь.
Праву переводил взгляд с него на Ринтытегина, который не сводил глаз с хозяина. Молчание становилось тягостным. По старинному обычаю, Арэнкав должен был спросить у гостей новости – пыныл, но, кажется, они совсем не интересовали его и он не собирался задавать, вопросы.
– Осенью мы хотим открыть школу в вашем стойбище, – спокойно, даже подчеркнуто буднично произнес Ринтытегин. – Для этого надо записать на бумагу детишек, а доктор пусть их посмотрит. Работы хватит дня на два… Надеюсь, ты поможешь им?
Арэнкав бросил нож на деревянное блюдо:
– Нашему народу грамота не нужна!
– Неужели ты не узнаешь меня, Арэнкав? – тихо спросил Ринтытегин. – Зачем так говоришь? В Чегитуне ты говорил точно так же. Но тогда ты был молодой. Не может быть, что с тех пор у тебя не прибавилось разума…
– Что ты от меня хочешь? – прохрипел Арэнкав.
– Завтра с утра пойдешь по ярангам вместе с Праву и доктором Вээмнэу. Пусть люди не пугаются, покажут детишек.
– Хорошо, – едва кивнул Арэнкав. – А когда в колхоз?
– Когда сами захотите, – с нарочитым безразличием ответил Ринтытегин.
Праву с нескрываемым удивлением слушал разговор. Что-то большее, чем простое знакомство, связывало этих разных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103