Почему лорд Бронгхэм побледнел? Не заболел ли у него опять живот? А дон Хосе, профессор Швабе, жрицы… почему они глаза вытаращили? Разве я что плохого сказала?..
Вдруг тишину разорвал пронзительный, ликующий и вместе с тем отчаянный крик:
– Тетушка!!
Тетушка Каролина поглядела на дверь, откуда он донесся.
«Франтик!..» – хотела она позвать, но не успела.
«Алькантару» вдруг сильно тряхнуло, и она накренилась на бок. Что-то огромное, завывающее ворвалось в зал и сразу перемешало все живое и неживое. Франтик увидел, как тяжелая кадка с олеандром взлетела на воздух, разбила окно и исчезла во мгле. Как встали дыбом бакенбарды лорда Бронгхэма, втиснутого между двумя буфетами. Официант тщетно пытался освободить голову из серебряного ведерка для льда, а одиннадцать ожиревших женщин, которые, судя по непристойным трико, были циркачками, сбившись в кучу, умоляли дать им спасательные пояса. Человеческие тела сплелись в огромный клубок, из него торчали во все стороны мечи, рапиры и маршальские жезлы. На самом верху колыхался пустой кринолин.
Все это промелькнуло перед Франтиком в какую-то долю секунды, и затем он уже ничего не видел, потому что огромная волна перекатилась через палубу и смыла его. Он очутился в чернильной тьме, среди бушующих волн, из его легких вылетали последние пузырьки воздуха. Судорожно вцепившись в обломок какого-то бревна, ослепленный, оглушенный, ждал он своей последней минуты.
Темень и ужас происходящего не дали ему возможности заметить тетушку Каролину, которая прошла в трех шагах от него. Она ступала твердо и решительно, волны и буря бессильно разбивались о ее грудь. Тетушка шла в свою каюту. Шла потому, что там, в клетке на стене, висел узник, беспомощная пташка, дрожавшая, наверное, от страха. О Франтике тетушка не думала. Она приняла его за мираж, обман зрения. Откуда бы он вдруг взялся на «Алькантаре»? Нет, это, конечно, ей померещилось. А вот птичка нуждалась в ее помощи.
Итак, тетушка стремилась к Маничку. Если им обоим суждено погибнуть, они погибнут вместе. Добравшись до своей каюты, она, держась за стену, сняла клетку.
– Маничек, – сказала тетушка нежно. – Не бойся…
Конечно, это были слова успокоительные, но, увы, несвоевременные. Потому что в этот момент новый страшный толчок потряс «Алькантару», пароход сначала поднялся носом вверх, а затем переломился пополам.
* * *
В три часа пополудни солнце выглянуло из-за туч. Море еще кипело пеной, но ураган уже летел по просторам Тихого океана за сто миль отсюда.
Франтик набрал воздуха, протер глаза и убедился, что жив. Руки его держатся за бревно и все члены целы. Вокруг беспредельная водная равнина, над нею распростерлось небо, синее и улыбающееся, как будто ничего не случилось. От «Алькантары» не осталось и следа. Франтик, который сначала страшно обрадовался своему чудесному спасению, вдруг пришел в полное отчаяние. Один. Опять один. Пароход исчез, а с ним тетушка Каролина и последние остатки надежды еще хоть раз в жизни увидеть родной Браник. Он снова закрыл глаза. Ему не хотелось глядеть на свет, который так странно устроен, что солнце весело сияет в то время, когда гибнет человеческая жизнь.
Было тихо и тепло, умиротворением и покоем дышало все вокруг после страшной бури… А Франтик умирал… Волны покачивали бревно и шептали.
– Ты уже умер, ты уже умер, – прожурчала одна.
– Нет еще, нет еще, – говорила другая. – Ты лежишь в колыбели, мама укачивает тебя, баю-бай… баю-бай…
И Франтик вдруг понял, что смерть прекрасна. Он уснет, легко покачиваясь на волнах, как маленький засыпал в колыбели у печки… Поэтому он рассердился, когда какой-то грубый бас прервал его приятное забытье;
– Эге, что это такое? Пан Гопкинс, подайте мне сюда багор, вон на том торчке, кажется, еще кто-то есть!
«Не разожму век! – сказал себе Франтик. – Я умер и хочу покоя». Но все же разжал их. Человек вынужден реагировать, когда чувствует, как что-то твердое и острое хватает его за штаны и поднимает вверх. Франтик открыл глаза как раз в ту минуту, когда проплывал по воздуху мимо чего-то, как две капли воды походившего на нос корабля. И то, что он увидел на потемневших от ветров и непогоды досках, окончательно пробудило его к жизни. Красивыми синими и белыми буквами на досках было выведено: «Святая Лючия».
А затем он очутился наверху, на палубе, и с изумлением увидел мужчину, объемы которого ничем не отличались от объемов тетушки Каролины. Из уст мужчины вылетали странные, по большей части непонятные звуки – такие издавал дядюшка Бонифаций, когда его душевное равновесие было нарушено. Только спустя продолжительное время он несколько успокоился и воскликнул:
– Тысяча моржей, откуда ты взялся, Франтишек?
– А ты откуда, дядюшка? – с таким же жгучим любопытством спросил Франтик.
– Я нахожусь на своем корабле, – ответил дядюшка Бонифаций, несколько задетый. – А тебе следует сидеть дома в Бранике, а не…
Казалось, дядюшка Бонифаций намерен продолжать свою укоризненную речь, как вдруг рука его юркнула в карман пиджака, выхватила оттуда огромную подзорную трубу и приложила к глазу. Дядюшка молчал, Франтик видел, как его брови начинают подниматься, а глаз, прижатый к стеклу, все больше вылезает из орбиты.
– А ведь это Каролина, – произнес он наконец, и руки его бессильно опустились. – Тысяча моржей!..
Франтик вырвал у дядюшки подзорную трубу и навел ее на горизонт. Да, так оно и есть. На чем-то, слабо напоминающем плот, стояла мощная женская фигура; даже на большом расстоянии можно было рассмотреть, что буря не разлучила ее с праздничной шляпой. В руке она держала клетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118