В его голосе послышались слабые укоряющие нотки. – Ведь они так никогда и не узнают о том, что тебе удалось совершить!
Хублайн медленно и неохотно повернул голову в нашу сторону, при этом все его щуплое тело осталось неподвижным. Так обычно ныряльщик использует плавучесть организма, чтобы всплыть на поверхность. Теперь глаза его, казалось, смотрели сквозь нас, куда-то в необозримую даль.
– Они ведь не знают, что это ты украл таблички. Не знают, как замечательно ты сыграл свою роль.
Темные глаза сфокусировались на выразительном лице Холмса, только тогда Хублайн, можно сказать, впервые увидел его. Слова сыщика вернули его на землю.
– Подобного никто и никогда не делал. Ты первый придумал это.
В глазах заключенного мелькнуло осмысленное выражение, даже интерес.
– Откуда вы знаете? – Голос звучал хрипло, словно заржавел от долгого «хранения». Я заметил, как напрягся Хаммер. Его явно поразили слова Хублайна.
– Я Шерлок Холмс.
Костлявое, с тонкими чертами лицо теперь открылось сыщику: заключенный даже откинул со своего узкого лба прядь темных волос.
– Использовать полицейскую машину против нее же самой! Гениальная идея.
Губы заключенного вновь дрогнули, на бледном, почти прозрачном лице появилось слабое подобие улыбки.
– Да, идея была хорошая, – согласился он, уже свободнее выговаривая слова.
– Но тебе пришлось попотеть. Как ты научился пользоваться отмычкой?
Хублайн заговорил уже охотно, явно стремясь удовлетворить свое изголодавшееся по похвалам тщеславие.
– В досье я нашел чертежи этого инструмента. К тому же, когда работаешь в кабаре, встречаешь много разных людей.
– Стало быть, ты получил полезные советы от взломщика. Кто-то другой научил тебя пользоваться стеклорезом. – Холмс проговорил это тоном профессора, поздравлявшего своего студента с успехами в учебе.
– У меня неплохие руки. Я начал работать с куклами.
– Прежде чем стал перевоплощаться в женщину?
На лице Хублайна мелькнула тень раздражения.
– Играть роль женщины было много прибыльнее. Я мог петь высоким голосом и танцевать. Мужчины в зале пытались даже ущипнуть меня и чувствовали себя круглыми дураками, когда я снимал парик.
– Но тебе это никогда не нравилось?
– Нет, конечно. Все считали меня извращением.
– Поэтому ты решил заняться каким-нибудь опасным делом. Стать, к примеру, Робин Гудом, вернее, – поправился Холмс, – Вильгельмом Теллем.
Глаза заключенного горели теперь ясным огнем.
– Да, это совсем не то, что переодеваться женщиной! По-настоящему возбуждало. Пробираясь в темноте, в тишине, как радостно было сознавать, что ты одурачил их.
– Одурачил всех, – уточнил Холмс.
– Но в конце концов одурачили меня самого. – При этом, видимо, весьма горьком воспоминании веки Хублайна затрепетали. Я почувствовал, что он может вот-вот вернуться к своему обычному состоянию, но Холмс прекрасно сознавал подобную опасность.
– А эта история с фрау Мюллер. Просто замечательный замысел и исполнение!
Хублайн не мог не заглотить приманку, его сознание вновь оживилось.
– Это не составило труда. Ни у кого даже не возникло подозрений.
– Потому что до этого ты всегда перевоплощался в красивых женщин?
Заключенный кивнул.
– Фрау Мюллер была безобразной старушкой. Я зачернил несколько зубов. Нарисовал морщинки и даже родинку. Вот здесь. – Он ткнул пальцем между подбородком и губами. – Парик ее выглядел как старая пенька. Никто не испытывал желания дважды взглянуть на фрау Мюллер, до того она была уродлива. Разумеется, мне пришлось прекратить работу в кабаре.
– Дабы по ночам убирать в Главном управлении полиции. Поскольку ты был не старой ревматической старухой, а ловким молодым человеком, то успевал выполнять свои обязанности, да еще и заглянуть и картотеку.
– Первые четыре ограбления были только пристрелкой. Хотелось совершить какое-нибудь крупное преступление, о котором писали бы все газеты и люди толковали годами.
– И ты решил стяжать лавры Шади?
Употребленное Холмсом выражение понравилось Хублайну.
– Пришлось долго тренироваться, но в конце концов я научился пользоваться присосками. Это было тем проще, что вес у меня очень небольшой.
– И ты стал человеком-мухой.
Хублайн кивнул.
– Тут как раз в газетах поднялась шумиха по поводу золотых таблиц, купленных Маннхаймом. Я подумал, что их похищение вызовет настоящую сенсацию. Таблицы были такие ценные, что на вырученные за них деньга я мог бы прожить всю оставшуюся жизнь. И никаких тебе кабаре, никаких фрау Мюллер. Но таблички оказались из белого золота. Ни один скупщик их не принимал.
В глазах Хублайна блеснула влага, настроение у него явно изменилось к худшему.
– Я совершил это ограбление. Упорно раздумывал и работал, но ничего не достиг. Когда Китаец обратился ко мне с предложением купить таблицы за гроши, у меня было впечатление, что жизнь прожита напрасно. Я чувствовал себя марионеткой, которой никто не желает управлять. Я продал ему таблицы, а потом… потом…
Голос постепенно затих. К стене вновь обратились невидящие глаза. Хайнрих Хублайн вернулся в царство забвения, безмолвия, пустоты.
Холмс перевел взгляд на меня, видимо, осознавая, что у него не осталось никаких приманок, дабы возвратить ускользающую личность этого человека в мир реальный, и он смирился с этим.
Сыщик жестом приказал Хаммеру открыть дверь. Хублайн даже не заметил нашего ухода.
В глубокой печали покидал я этого бедного, неуравновешенного, заблудшего человека, однако скорбь эта тут же уступила место чувству сильнейшего изумления.
– Холмс, каким образом вы сумели установить, что все пять преступлений совершил Хублайн?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75