Простите, Ангел, но я грубый реалист…
– Я тоже, – заметил Ангел. – Поэтому я сейчас еду с вами в купе «Красной стрелы», а не «…по небу полуночи Ангел летел…». Будете слушать дальше или продолжим спорить ни о чем?
Я не ответил. Раздернул плотные оконные занавески и увидел, как, обгоняя нас, за окном уже вовсю несется рассвет нового дня.
Я отчетливо представил себе, как не хочет сейчас просыпаться моя Катька! Как, еще не выпутавшись из глубокого и теплого сна, она проклинает себя за свой вчерашний искренний порыв встретить меня на вокзале, когда я вечером, перед отъездом, звонил ей из Москвы…
Я все это себе живо вообразил и даже авансом слегка обиделся!
– Будет вам клепать на ребенка, – улыбнулся Ангел! – Она уже давно стоит перед зеркалом и вовсю сандалит свою хорошенькую мордочку каким-то невероятным количеством косметики…
– А вы откуда знаете?! – окрысился я.
«Мало того, что он без разрешения влез в мои мысли, он еще умудрился подглядеть за нашей полуодетой Катькой!» – подумал я.
– Да одета она уже, одета! Успокойтесь. Будете слушать? У нас всего лишь час в запасе.
Я снова посмотрел в окно. Мимо нас низко пролетали клочки утреннего тумана.
– Рассветные истории лучше всего видеть собственными глазами, – решительно заявил я.
Ангел пожал плечами:
– Какие проблемы? Устраивайтесь поудобнее. И пожалуйста, оставьте стакан в покое. Не будете же вы вторгаться в То Время со своей посудой?
Я поставил стакан с остатками джина на столик, прилег на подушку, прикрыл глаза, и в ту же секунду…

* * *

…небольшой экран моего сознания стал заполняться массой бритоголовой мальчишни в единой тюремно-сиротской форме…
В уши стал вползать гул голосов, сквозь который внезапно прорезался истошный крик:
– Самоха!!! Самоха!.. Тебя отец Михаил зовет!..
Часовенка, строительством которой руководил священник местного прихода отец Михаил, а бригадиром строителей был заключ… воспитанник колонии усиленного режима Анатолий Самошников, статья сто восьмая, часть вторая, была уже закончена и торжественно освящена в присутствии начальства колонии для несовершеннолетних преступников и прибывших из Ленинграда представителей Главного управления внутренних дел и Областного отдела народного образования.
Симпатичная часовня четко и благостно впечатывалась в фон высокого серого бетонного забора с витыми спиралями колючей проволоки по самому верху.
Открытие и освящение часовни случайно совпали с указом о частичной и выборочной амнистии, что позволило отцу Михаилу всенародно объявить это Волей Божьей!..
При этих словах отца Михаила две сотрудницы ОблОНО и один полковник милиции, боязливо поглядывая по сторонам, стыдливо перекрестились.
М-да… В То Время – начало девяностых – обращение к Богу еще не стало таким массовым и фальшивым явлением, как в последние несколько лет, и поэтому я ничуть не усомнился в искренности этих троих смельчаков…
– Звали, Михаил Александрович? – негромко произнес Толик за спиной у отца Михаила.
Тот вздрогнул от неожиданности, повернулся.
– О Господи… Как ты меня напугал, Анатолий. Я и не слышал, когда ты подошел, – улыбнулся священник.
– Это они могут! – сказал один высокопоставленный ленинградский милиционер в штатском, дохнув на отца Михаила хорошим коньяком. – А вот чтоб священнослужителя «отцом Михаилом» или, на худой конец, «батюшкой» назвать, так это у них, вишь ли, язык не поворачивается!
Вгляделся в слегка семитские глаза на русопятой физиономии Толика-Натанчика, заподозрил неладное и добавил с нехорошей улыбочкой:
– А может, тебе какая другая вера это не позволяет?
Толик посмотрел в сторону, тоскливо ответил:
– Нет у меня никакой веры.
Отец Михаил положил руку на плечо Толика, сжал покрепче, сказал ласково тому, в штатском:
– Он мальчик уважительный, хороший. Часовню строил. Вы уж извините нас. Пойдем, Анатолий, пойдем.
Завел Толика за часовню, прижал к себе, по голове погладил:
– Успокойся, сынок. Успокойся. Мало ли неумных, ограниченных и недобрых людей на свете… Их жалеть надо.
– Не надо, Михаил Александрович, – жестко сказал Толик. – Жалеть надо умных и добрых.
– Знаю, знаю… Все, мальчик мой, знаю. Вот что хотел сказать тебе: ты мамочку свою поддержи. Ты у нее один остался. Уж она, бедная Эсфирь Анатольевна, горькую чашу всю до дна осушила. Теперь лишь на тебя надежда.
– Это точно, – сказал Толик. – Спасибо вам за все, Михаил Александрович. Пацаны слышали, как вы с начальником колонии про мою амнистию говорили…
– Ладно, ладно. Дай тебе Господь, Анатолий, разума, спокойствия и Веры.
– Михаил Александрович, а можно я на прощание спрошу вас… Только вы не обижайтесь на меня.
– Спрашивай, конечно.
Отец Михаил знал, какой сейчас последует вопрос. Он его сам себе задавал тысячи раз!..
Знал, о чем сейчас спросит Толик. И не ошибся.
– Вот вы, Михаил Александрович, университет кончали, исторический факультет…
– И Духовную Академию тоже, – улыбнулся отец Михаил.
– Хорошо, пускай… А вот вы сами-то в Бога верите?
Отец Михаил помолчал, подумал, как лучше ответить, и спросил:
– Ты такую писательницу Веру Панову читал?
– Нет.
– Хорошая была писательница. У нее в повести «Времена года» у одного нашего архиепископа за границей, на каком-то конгрессе, спросили: «Ваше преосвященство, вот вы такой известный ученый, философ, современный человек, вы сами-то в Бога верите?» А он и ответил: «Я сопровождаю уходящую из мира идею, и в этом моя общественная функция». Сейчас, Толя, времена меняются с точностью до наоборот. Поэтому я отвечу тебе так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89