Все молчали. Эти люди, привыкшие к суровой, полной опасности жизни, были невольно растроганы захватывающим рассказом.
Мать охотника и его старый слуга неслышно присоединились к слушателям, лежавшие у ног хозяина собаки лизали ему руки.
Молодой человек опустил голову и прикрыл лицо руками, скрывая волнение.
Никто не осмеливался заговорить, гробовая тишина царила в комнате.
Наконец Чистое Сердце поднял голову.
— Сколько времени лежал я без сознания, — сказал он, продолжая рассказ тихим голосом, — я никогда не узнал. Внезапное ощущение свежести заставило меня открыть глаза; обильная утренняя роса, смочившая мое лицо, пробудила меня к жизни.
Я окоченел, поэтому первое, что я сделал — собрал несколько сухих ветвей и развел огонь, чтобы согреться; потом стал размышлять.
Если большое горе сразу не убивает, то впоследствии происходит реакция: мужество, сила воли берут верх, и сердце укрепляется.
Несколько минут спустя положение казалось мне уже не таким отчаянным.
Я был один в пустыне, это правда, но в свои четырнадцать лет я был высок, силен, обладал твердым характером и, как отец, был наделен исключительной стойкостью убеждений и силой воли.
У меня были оружие, съестные припасы, так что положение мое было далеко не безнадежным.
Часто, живя еще на асиенде отца, мне приходилось участвовать в крупных охотах в обществе вакерос , — охотах, когда приходилось спать в лесу, под открытым небом. С этого момента как бы начиналась новая охота, только продолжаться она должна была всю жизнь.
На минуту мне пришла в голову мысль вернуться на асиенду и броситься к ногам отца, но, зная его непреклонный характер, я опасался быть вновь изгнанным с позором. Гордость моя возмутилась, и я прогнал мысль, бывшую, может быть, Божьим внушением.
Немного ободренный своими размышлениями и разбитый мучительными волнениями последних часов, я поддался наконец неумолимой потребности в сне, особенно сильной у детей моего возраста, и, подбросив дров в костер, чтобы огонь горел как можно дольше, заснул.
Ночь прошла без приключений. На рассвете я проснулся.
В первый раз я видел восход солнца в пустыне. Прекрасная, величественная картина, развернувшаяся перед моими глазами, ослепила меня и наполнила восторгом.
Пустыня, казавшаяся в темноте такой печальной и скучной, при ослепительных лучах восходящего солнца приняла чарующий вид; ночь унесла с собой все мрачные призраки.
Утренний воздух, острое благоухание, исходящее от земли, наполняли грудь мою чувством невыразимого блаженства.
Я упал на колени и, подняв руки и глаза к небу, вознес Богу горячую молитву.
Исполнив это, я почувствовал себя бодрее и поднялся с тайным чувством веры и надежды на будущее.
Я был молод и силен. Птички весело щебетали вокруг, лани и антилопы беззаботно резвились в прерии. Бог, в своей бесконечной доброте защищающий эти невинные и слабые создания, не покинет меня, если я в своем искреннем раскаянии буду достоин его заступничества.
Слегка перекусив, я прикрепил к поясу оружие, вскинул мешок на одно плечо, ружье — на другое и, бросив последний взгляд назад, со вздохом сожаления пустился в путь, шепча имя матери, которое отныне должно было служить мне единственным талисманом.
Первый переход оказался длинным: я направлялся к зеленеющей на горизонте роще, достичь которую намеревался до захода солнца.
Ничто не торопило меня, но мне хотелось сразу оценить свои силы и увидеть, на что я способен.
За два часа до наступления ночи я достиг опушки леса и погрузился в океан зелени.
Охотник моего отца, старый лесной бродяга, оставивший свои следы во всех американских пустынях, рассказывал мне долгими ночами о множестве своих приключений в прериях, не задумываясь, как не думал об этом и я, что эти рассказы послужат мне уроками, которыми в настоящее время я мог бы воспользоваться.
Расположившись на вершине холма, я развел огонь и, поужинав с большим аппетитом, помолился и заснул.
Проснулся я внезапно: две собаки лизали мне руки с радостным визгом, а моя мать и старый Эусебио нагнулись надо мной, вглядываясь с тревогой, сплю ли я или лежу без сознания.
— Слава Богу, — воскликнула матушка, — он жив!
Я не смогу выразить счастья, внезапно наполнившего мою душу при виде матери. Я уже не надеялся увидеть ее на этом свете. Сжимая ее в объятиях, как бы опасаясь, что она может ускользнуть от меня, я предался необузданной радости.
Когда первые порывы нашего восторга улеглись, матушка сказала:
— Какие же у тебя теперь намерения? Что ты думаешь делать? Ты вернешься со мной на асиенду, не правда ли? Если бы ты только знал, как я страдала во время твоего отсутствия!
— Вернуться на асиенду? — повторил я.
— Да, я уверена, что твой отец простит тебя, если не простил уже в глубине сердца.
Говоря это, моя мать смотрела на меня с беспокойством, удваивая свои ласки.
Я молчал.
— Почему же ты не отвечаешь, сын мой? — спросила она.
Я собрал все силы.
— Мама! — ответил я. — Одна мысль о разлуке с вами наполняет мое сердце печалью и горечью, но прежде, чем вы услышите мое решение, ответьте мне откровенно на один вопрос.
— Говори, дитя мое.
— Это отец послал вас за мной?
— Нет, — ответила она с грустью.
— Но, по крайней мере, как вы думаете, он одобряет ваш поступок?
— Не думаю, — сказала она еще с большей грустью, предвидя то, что может произойти.
— В таком случае, матушка, Бог мне судья. Отец отрекся от меня, бросил меня в пустыне, я не существую больше для него, как он сказал, я мертв для всех. Я вернусь на асиенду, когда не только Бог и отец, но когда я сам смогу простить себе мое преступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94