А другое лицо, о котором вы только что упомянули, — были вы сами, дорогой дон Порфирио! — ответил Твердая Рука.— Святая правда, но только позвольте мне продолжать говорить о себе в третьем лице: это будет значительно удобнее.— Прекрасно, как вам будет угодно! — отозвался дон Торрибио.— Итак, я продолжаю! — сказал асиендадо. — Эти двое людей внимательно следили за тем человеком, но последний, угадав их недоброжелательство и недоверие к себе, вел так ловко и так искусно свои дела, что они ни в чем не могли подстеречь его.Прошло несколько лет, в течении которых не случилось ничего такого, о чем бы стоило упоминать. Политический горизонт темнел с часу на час, неудовольствие в народе все возрастало; восстание казалось неизбежным. Я не стану говорить о всех причинах, вызвавших войну за независимость: все эти события еще слишком свежи в памяти каждого, чтобы опять напоминать о них.За последнее время граф сблизился с пятью людьми, которым суждено было играть впоследствии видную роль в революционной драме. Это были: дон Мигель Идальго-и-Костилья, священник маленького городка Долорес, дон Игнасио Альенде, дон Мануэль Алдама, дон Хосе Абасола — все трое креолы, состоявшие капитанами в одном из полков, расположенных в качестве гарнизона в Гуанауато, — и, наконец, дон Мигель Домингес, коррехидор города Керетаро. Эти пять человек, имена которых вскоре стали известными всем и каждому, были люди очень образованные, с умом деятельным и предприимчивым, одаренные большой энергией и горячо любившие свою родину.Они собирались почти каждый вечер на асиенде дель-Парайсо. Граф сообщал им разные политические известия, давал читать различные сочинения, привезенные им из Европы, доставлял им деньги на покупку оружия и снарядов; он возбуждал в них энтузиазм всеми возможными средствами и старался вселить в их сердца такую же страстную жажду свободы и независимости родной страны, какой была полна его собственная душа.О заговоре было, однако, донесено мексиканским властям; многие из заговорщиков, в том числе и дон Мигель Домингес, были схвачены и арестованы. Тогда Идальго, не видя более надобности скрываться и опасаясь, что и его арестуют, решил выступить открыто. Шестнадцатого сентября 1810 года, призвав своих прихожан горячей, вдохновенной проповедью к восстанию, он поднял знамя мексиканской независимости. Этот неслыханно смелый поступок положительно ошеломил испанцев. Население всей страны было так прекрасно подготовлено, а все распоряжения так удачны, что менее чем в одни сутки Идальго очутился во главе целой армии инсургентов.Восемнадцатого сентября, то есть два дня спустя после своего пронунсиаменто Пронунсиаменто — переворот с целью захвата власти.

, он уже был достаточно силен, чтобы овладеть городами Сан-Фелипе и Сан-Мигель-ла-Гранде, каждый с шестнадцатью тысячами жителей. Вслед за этим восстание стало распространяться с удивительной быстротой: менее чем в одну неделю вся Мексика была объята пламенем войны.Граф Кортес принял на себя обязанности председателя конгресса, созванного инсургентами тотчас же после того, как они подняли оружие на испанцев, и, в качестве президента, поспешил покинуть асиенду и отправился к месту своей деятельности.Перед отъездом граф собрал всех своих доверенных слуг и всех близких, а также дальних родственников, живших при нем, в большую залу асиенды, чтобы проститься.Было около одиннадцати часов ночи; граф не желал выехать днем, чтобы не привлечь внимания испанцев, многочисленные отряды которых во всех направлениях объезжали окрестности асиенды.На дворе стояла темная, дождливая и бурная ночь, — ветер с унылым, жалобным воем разгуливал по длинным коридорам здания, небо порой освещалось бледными, зеленоватыми зигзагами молний, над самой крышей грохотал раскатистый мощный гром.Все обитатели асиенды стояли мрачные и опечаленные вдоль стен громадной залы. Родственник графа, держа за руки полусонных детей, стоял подле своей жены, бледной болезненной женщины, трепетавшей перед своим мужем, как жертва перед палачом; прекрасная женщина была бледна, как смерть: ни кровинки в лице, как говорится, и только время от времени она устремляла на мужа взгляд, полный ужаса и муки. Муж ее был также очень бледен; черты его под влиянием какого-то внутреннего чувства приняли странное выражение не то лихорадочной тревоги и, вместе, удовлетворенности, не то низкой зависти и злорадства, которое он всячески старался скрыть под напускным печальным видом. Он низко опустил голову на грудь, чтобы никто не мог прочесть чего-нибудь на его лице.Но вот послышались за дверью чьи-то поспешные шаги, дверь разом распахнулась — ив залу вошел граф в сопровождении конюха Рамона Круса и Порфирио Сандоса.Перед тем граф и Порфирио Сандос долго беседовали наедине, и хотя никому не было известно, о чем они говорили, но тема их разговора была серьезная, так как они, входя в залу, были сильно взволнованы.Граф на секунду остановился у порога и, приподняв шляпу, произнес:— Привет вам, верные слуги и друзья мои!— Привет вам, милостивый и любимый господин наш! — ответили в один голос все слуги.Затем граф приблизился к своему родственнику, все еще стоявшему неподвижно посреди залы, и, обняв детей своих, несколько минут осыпал их горячими ласками, какие может найти в душе своей только нежно любящий отец. После этого он обратился к своему родственнику и мягким растроганным голосом сказал: «Я не стану напоминать вам о том, что сделал для вас; скажу только, что я старался, чтобы, живя под моим кровом, вы чувствовали себя счастливым;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76