но любить по-настоящему ты еще не можешь, — ты и не любишь. То чувство, которому ты отдалась теперь, рождено твоим воображением, сердце тут ни при чем.
— Мама! — перебила девушка.
— Милая Диана, — настойчиво продолжала мать, нежно пожимая ей руку, — дай мне помучить тебя теперь, чтобы избавить впоследствии от страшных терзаний, которые составили бы твое несчастье на всю жизнь. Тот, кого, как тебе кажется, ты любишь, не разделяет твоей любви, не ведает про нее, и ты, вероятно, больше никогда с ним не увидишься. Моим голосом говорит холодный и неумолимый рассудок, выводы рассудка всегда логичны и ограждают нас от многих страданий, тогда как страсть редко бывает последовательна и готовит нам одно лишь горе… Но даже предположим на минуту, что этот молодой человек любит тебя, — все равно ты не можешь выйти за него замуж!
— Но почему, если он любит меня, мама? — робко возразила Диана.
— Бедное безумное дитя! — вскричала мать с движением глубокого сострадания. — Ведь ты даже не знаешь, женат ли он? Но допустим на минуту, что он, как ты полагаешь, свободен, — ведь он дворянин, принадлежит к одному из древних и знатных родов в Европе, состояние его громадно; неужели ты думаешь, что он когда-нибудь откажется от положения в обществе и настолько сломит свою гордость знатного дворянина, что женится на дочери бедного американского скваттера?
— Это правда, — прошептала Диана, закрыв лицо руками.
— Предположим даже невозможное; тогда неужели ты согласилась бы следовать за этим человеком и бросить здесь, в прериях, отца и мать одних, твоих родителей, которых твой отъезд свел бы в могилу от отчаяния, так как ты у них одна? Говори, Диана, отвечай мне, неужели ты согласилась бы на это?
— О! Никогда, никогда! — вскричала девушка вне себя. — Вас я люблю больше всего на свете!
— Хорошо, милое дитя; вот такой я хотела видеть тебя. Я рада, что мои слова нашли путь к твоему сердцу. Этот человек добр, он оказал нам большие услуги, мы крайне ему обязаны — но только и всего.
— Да… да… вы правы, мама! — шептала девушка со слезами на глазах.
— Ты должна видеть в нем только друга, брата, — продолжала мать с твердостью.
— Постараюсь… мама.
— Обещай мне это.
Девушка колебалась с минуту; вдруг она подняла голову и сказала твердо:
— Благодарю вас, мама; клянусь вам — не забыть его, это невозможно, но так тщательно скрывать свою любовь, что кроме вас о ней не будет подозревать никто!
— Приди в мои объятия, дорогое дитя! Ты все у меня понимаешь, ты добра и благородна.
Мать и дочь крепко обнялись. В дверях показался Джеймс.
— Хозяин возвращается, миссис, — сказал он, — но с ним много людей.
— Вытри глаза, Диана, пойдем посмотрим, кто к нам пожаловал, — сказала миссис Брайт и, наклонившись к уху дочери, шепнула: — Мы поговорим о нем, когда будем наедине.
— О, мама! — вскричала Диана в восторге. — Как вы добры и как я вас люблю!
Они вышли и взглянули в сторону равнины. Действительно, там были видны, еще на довольно значительном расстоянии, человек пять, впереди которых ехали Брайты, отец и сын.
— Что это значит? — с беспокойством воскликнула миссис Брайт.
— Скоро узнаем, мама. Не пугайтесь, они, кажется, едут так спокойно, что нет повода к опасению.
ГЛАВА XXII. Ивон
Граф и его товарищи, как мы уже говорили, приготовились к нападению индейцев. Оно оказалось ужасным.
С минуту происходила страшная схватка врукопашную, потом индейцы отступили, чтобы перевести дух и начать снова.
Десять трупов лежало у ног трех храбрецов, продолжавших стоять неподвижно и твердо, как гранитная глыба.
— Клянусь Богом! — вскричал граф, тыльной стороной правой руки отирая со лба крупные капли пота, смешанного с кровью. — Клянусь Богом, это славный бой!
— Да, славный, — беспечно отозвался Меткая Пуля, — однако бой на смерть!
— Не беда, когда смерть хорошая.
— Гм! Я не разделяю вашего мнения; пока остается возможность спастись, надо ею воспользоваться.
— Но возможности-то нет.
— Как знать! Предоставьте это мне.
— Очень охотно, но, признаюсь, я нахожу этот бой восхитительным.
— Действительно, он очень приятен, но будет еще приятнее, если впоследствии мы сможем рассказывать о нем.
— Вы правы, черт побери! Об этом я как-то не подумал.
— Зато я подумал.
Канадец наклонился к Ивону и шепнул ему пару слов на ухо.
— Хорошо, — ответил бретонец, — только бы мне не струсить.
— С Богом! — сказал охотник, улыбаясь. — Вы сделаете, что можете, не так ли?
— Так.
— Держите ухо востро, друзья мои! — вскричал граф. — Неприятель!
Действительно, индейцы опять готовились к нападению.
Серый Медведь и Белый Бизон хотели во что бы то ни стало овладеть графом — не только живым, но и без единой царапины; они запретили своим воинам прибегать к огнестрельному оружию и велели им только отражать удары.
Во время минутной передышки, которую нападающие дали белым, подбежали остальные индейцы, чтобы принять участие в бою. Охотников окружили по крайней мере человек сорок.
Только отчаянный смельчак или безумец мог противиться такой массе неприятеля. Однако трое белых, по-видимому, не думали просить пощады.
В то мгновение, когда Серый Медведь был готов дать сигнал ко вторичному нападению, Белый Бизон, до тех пор остававшийся в стороне, погруженный в мрачную задумчивость, вдруг остановил его.
— Подожди минуту, — сказал он.
— Для чего? — спросил вождь.
— Дай мне попытаться еще раз; быть может, они поймут, что сопротивление бессмысленно, и согласятся на наши условия.
— Сомневаюсь, — пробормотал Серый Медведь, качая головой, — они, кажется, твердо решили бороться до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99