Окружила себя красивыми служанками, только и делала, что примеряла новые платья, не возражала, когда укладывали косы, мыли в купели и вели в залу, где устраивались вечерние или праздничные игрища.
Яровит все чаще стал оставаться один: когда – на час, когда – на весь день. Любава, как и раньше, была ласкова и разговорчива, возможно, даже разговорчивей, чем до сих пор. Ведь ей было что рассказать после целого дня разлуки. И добилась своего – начала водить его на праздничные и вечерние игрища. Усаживала около себя и крепко прижималась к своему мужу, была такой же милой и любимой, как и раньше. Однако до поры до времени. Через какое-то время почувствовал Яровит: все ему начало надоедать. Ночью, слушая рассказы Любавы о земных и морских забавах, лишь отмалчивался, а днем брал лук, набивал колчан стрелами и шел в лес или к подножию гор на охоту.
Не было дня, чтобы он вернулся с пустыми руками. Или косулю приносил, или тетерева. А вот покоя для своего сердца найти не мог. Что-то его мучило, чего-то не хватало, и это «что-то» стало разочаровывать его и на охоте. Тогда усаживался в лесу или под горой и думал, а потом засыпал.
В лесу приснилось ему как-то: предстал перед ним оставленный у Живы конь и сердито забил копытом.
«Что тебе?» – спросил Яровит, как всегда спрашивал, если конь тревожился.
«Мне ничего, – отвечал Буланый. – Мне только грустно без тебя. С Живой беда».
«Как – беда? Что-то случилось?»
«Слабая она, тает без тебя».
Открыл глаза и долго еще сидел под деревом и не знал, как понимать увиденное. Сон это был или явь? Вроде сон, а такое ощущение, словно стоит кто-то и ждет, что скажет он, Яровит, в ответ.
Страдает без него… А почему бы и нет? Вон сколько времени прошло, как посеял в сердце надежду, разжег огонь любви, а что принес ей? Разлуку и тоску, безнадежное ожидание. А уверял же, говорил: только если случится беда, не вернусь. Пусть ждет и верит: он вернется. Даже если земля станет дыбом, небо возьмется огнем, все равно возвратится и станет ее мужем.
Не пошел в тот вечер на игрища, а на следующий день – на охоту. Любава заметила его тоску-тревогу и всполошилась.
«Что с тобой?»
«Грустно, Любава».
«Были вдвоем, не грустил, теперь же, когда нас много, скучаешь?»
«Теперь грущу и вот что скажу тебе, царевна: я должен уехать. Земля отцов зовет. И дивчина, которой обещал».
«А я? Ты же взял со мной слюб».
«Взял, но обещания не давал».
Поникла Любава, потом расплакалась. Склонила на руки голову, закрыла ладонями лицо и плакала громко и жалостно.
«Говорил: я люблю тебя. Теперь уж нет?»
«Время любви прошло, царевна. Настало время повиниться. А раскаяние зовет меня в родные земли».
Подняла голову и глянула вопросительно:
«Что же должна делать здесь одна? Ничему не буду рада, все опостылеет без тебя».
«Может, возвратишься к родным своим, в море?»
«Не смогу я жить теперь в воде».
«Как не сможешь? А там, у агарян, говорила…»
«Потому что тогда могла еще искупаться в молоке вольных кобылиц и вернуться. Теперь по-другому говорю: я ношу под сердцем твое дитя, дитя земного мужа, оно не сможет жить в воде».
Что-то отозвалось в нем болью и утешением. Но боли было больше, потому что, обхватив голову руками, он спрашивал-допытывался сам у себя: «Как же теперь я ее покину?»
«Оставайся, – поспешила попросить Любава и заглянула, как когда-то, в глаза – так ласково, так проникновенно, что сердце у Яровита зашлось от жалости. – У тебя здесь уже есть обязанности».
И мучился, и казнился, и успокаивал свою доброликую царевну, чтобы не убивалась так. И все-таки не сразу, а погодя сказал ей:
«Должен, Любава».
«Может, хоть изредка будешь наведываться к нам?»
«Иногда – может».
И чтобы порвать все разом, круто повернулся, сел в лодью и поднял все паруса…»
– Ну а дальше как было? – спросил заинтересованный Богданко.
– Так и было, как должно быть. Добрался Яровит до своей земли, взял с Живой слюб. Такую свадьбу справили, поговаривали люди, что горы звенели.
– А царевна?
– А царевна родила сына, тем и утешилась. Сын словно две капли воды был похож на отца и тоже, как и отец, стал князем в своей земле. Но сердце его больше склонялось к морю, чем к суше. Поэтому и прославился среди людей как богатый морской гость и великий мореход.
XVIII
В один из погожих дней ранней весной Миловида была уже в Нижней Мезии и мерила тот же самый путь, что и когда-то. Только шла не из Маркианополя в Одес, а из Одеса в Маркианополь. И верилось и не верилось, что плавание уже позади. Потому что когда ходила берегом Днепра и искала лодью из чужих краев, наслушалась всякого о заморских мореходах: и подлые они, и завезти могут туда, откуда уже не попадешь ни в Мезию, ни в Тиверь.
А те мореходы получили что положено и сказали: «Не беспокойся, девушка, послезавтра будешь в пристанище Одес». Сказали и довезли. Или такие добрые попались, или потому что обманула их, выдав себя за выкраденную тиверскими татями, даже жалели в пути, берегли от бури, что разгулялась на море.
Вот если все такие, пойдет следочками Божейки в земли ромейские и отыщет его. Решится и пойдет!
Обернулась, посмотрела в ту сторону, где были заняты своей работой мореходы, и стыдно стало: таким людям да назвалась полонянкой, сказала неправду…
Чтобы оправдаться перед собой, пообещала, даже поклялась дальше говорить только правду. На свете есть злые и завистливые люди, это так, а все же свет не такой жестокий и безжалостный, как о нем думают.
Старый Борич сидел, где и всегда, когда бывал дома, в своей подклети и латал-запаивал чужие котелки. Не думал, не ожидал увидеть Миловиду у себя. Когда же она встала перед ним и сказала, кланяясь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152