Еще то надо понимать, что зимой леса не растут. На уголь не рассчитывай, уголь паровозы съедят да заводы-фабрики. И тоже скоро. Потому что с пользой уголь горит дай бог на двадцать процентов, остальное – в трубу. Да разве это порядок? Хоть садись и самому Калинину пиши: «Михал Иваныч! Сами себя разоряем!» Может, постановление выйдет…
Кузьма слушал и приглядывался к ловким, поистине золотым рукам приятеля, если что не понимал, спрашивал, и Витя охотно делился секретами, унаследованными от отца, деда и прадеда. Так они сложили печь сначала у себя, потом в соседнем блиндаже, потом еще и еще. Затем пришли интенданты и повара, поклонились: выручайте, ребята! На камбузе печь горит сутками, а повара из фуфаек не вылезают.
Ухитрились не разбирая старую сложить новую печь и на камбузе; повара теперь хоть и выбегали свежего воздуху глотнуть, зато время у них появилось свободное, да и отоспались.
Дошло наконец дело и до бани.
Да, баня появилась еще до того, как немцы десант сбросили…
– Ох! – вздохнула Ишечкина. – Во рту пересохло от всех этих напастей. Давайте чаю поставлю?
– Ставь.
– А пить-то будете?
– Пожалуй…
– Тогда подвиньтесь, я чайник достану из тумбочки.
– Достань, – сказал он, отступая. – Зачем в тумбочке держишь?
– Борька Замилов тут приходил, спрашивал, нет ли каких нагревательных приборов. Если, говорит, есть, то вмиг розетку сниму: накачку из района давали, кроме освещения, мол, ничего не положено.
Кузьма Николаевич взглянул на розетку, что была над столом, и удивленно спросил:
– Когда снять грозился? Он ее будто вчера поставил, провод новенький. С телефонным сравнить – небо и земля.
– Это не он ставил, это до него электрик был.
– Давно? – невинно поинтересовался Кузьма Николаевич.
– Весной. Еще снег лежал.
– Ну-ка, Тань, поподробней!
Ишечкина выронила взятый уже из тумбочки чайник, остатки воды выплеснулись на дощатый пол, и Буграев припомнил, как утром у Вали из рук выпрыгнула крышка. Медленно поднимаясь и столь же медленно оборачиваясь к Буграеву, Ишечкина прошептала побелевшими губами:
– Кузьма Николаич!.. Что же я вас столько томлю?!
– Вот-вот! – проговорил он так, как если бы сказал «ну, мать, наконец-то!». – И я все думаю: отчего это при исправном двигателе пропеллер наш не тянет, вхолостую крутится? Оказывается, шаг не тот.
– Какой шаг, Кузьма Николаич?
– Шаг винта называется, Таня. Есть такое в самолете приспособление. Неправильно поставишь – хоть весь бак с горючим выжги, а не взлетишь.

Ишечкина сходила к Замиловым, набрала воды, поставила чайник. Спираль у чайника была самодельная, зверская: он сразу зашумел и начал вскипать на глазах. Татьяна достала из тумбочки две чашки, бросила в них по кубику сахара, из пакета сыпанула заварки и залила кипятком.
Буграев присоединил проводки, завинтил крышку, послушал гудение в трубке и положил ее на аппарат.
– Вишь ты как! – бормотал он. – И причина рядом, а не видна.
– Оно, Кузьма Николаич, рядом-то рядом, да вроде как и за горизонтом. Галябы тоже рядом, а из Шуралы не видать.
– Да уж ловок, ловок! Как, говоришь, его звали?

Присев на мягкий стул, он взял чашку, над которой вился парок. Поскольку другого стула не было, Татьяна уселась на пустой ящик, поставив его на попа, однако положение его было неустойчиво, и она ерзала, ища равновесие.
– Да что же это я, кочан капустный?! – подхватился участковый. – Хозяйку с места согнал!
– Да сидите ж вы! – долго умоляла Ичешкина, но на ящике в конце концов устроился Кузьма Николаевич.
– Я говорю, как звать-то? – переспросил он. – Электрика.
– Да я и не помню, – растерялась она.
– Как же так? Не назвался, что ли?
– Назывался как-то… Сама спрашивала… Да ведь всего раза два-три видела. Такой с виду симпатичный, молодой…
– В красной рубашоночке?
– Вы все-таки скажите, Кузьма Николаич, отчего всегда шутите?
– Оттого что Ларя никогда не шутит. Должно же быть в природе равновесие. Вспомни, как звали, а то придется Калмыкову звонить.
– Кажется, Юрой. – Она подняла глаза к потолку, затем сказала утвердительно. – Да, Юрой, теперь вспомнила.
– А по фамилии?
– А это уж вам точно надо у Калмыкова спросить. Фамилию он не говорил. Да и с какой стати?
– Как же ты его вызывала розетку-то ставить?
– Да не вызывала я, – оправдывалась Ишечкина. – Сам явился. Они все одинаковы, эти электрики. Борьке накачка была насчет приборов, этому накачку пожарники из райцентра сделали, велели проводку обследовать. А мне-то что? Обследуй.
– До этого ты его видела?
– Видела. С ребятами заходил.
– С какими ребятами?
– Из общежития все. Он ведь там жил.
– Откуда знаешь?
– Да что я, Кузьма Николаич, совсем без соображения?
– Поделись соображениями, – сказал он, дуя на край чашки.
– Ну, так если все они гурьбой ввалились, общежитские, – втолковывала Ишечкина, – тогда что еще думать? Я вижу, человек новый, сама и спросила, помню: надолго, мол, к нам? Он говорит, не думаю. Я тогда и говорю: ну вот, все вы так. Приехали, денежку заколотили, девчонке мозги запудрили – и до свиданьица. А то, говорю, оставайтесь, невесту подыщем с домком да усадебкой, для такого симпатичного самую красивую не пожалеем…
Кузьма Николаевич поставил чашку и даже руками всплеснул, приговаривая:
– Ой-ёй-ёй! Ну и ну!
– Что это вы, Кузьма Николаич? – встревожилась Татьяна.
– Да все то же. Значит, ты его приветила? А он что на невесту-то?
– Покрутил так рукой… – Она подняла ладонь и покрутила ею. – Да. После этого говорит: невеста, моя, уже есть и ждет, вот почему он и не задержится надолго. Так что, говорит, спасибо.
– Ну как в аптеке, Тань!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38