– Она была твоим куратором, когда ты въехала в страну, Наталья. Люди не забывают своих кураторов. – Грейс была возмущена и разочарована, но на этот раз Наталья промолчала.
Однако она чувствовала на себе взгляд подруги и понимала, что происходит.
Немного погодя Грейс заставила себя продолжить разговор:
– Мисс Ярроп удивилась, когда я в разговоре назвала тебя молодой и беззащитной. Поэтому я сверилась с записями. Ты прекрасно сохранилась для тридцатисемилетней женщины.
– Я не могу говорить об этом. Поверь, пожалуйста, я стараюсь защитить тебя же.
Грейс, улыбаясь, качала головой:
– Странно, что люди, которых я люблю, могут считать, что защищают меня, меня же и обманывая.
– Тебе лучше уйти, – посоветовала Наталья.
Грейс встала:
– Хорошо. Я уйду. Но только пойду я прямиком к Джеффу и расскажу ему все, что мне известно о…
Наталья вскочила на ноги, загородив дверь:
– Подожди.
Грейс стояла перед ней. И ждала. Была у нее такая способность – она умела ждать. Наталья наблюдала это много раз в кабинете: пациенты, не знавшие, как сформулировать свою проблему, и Грейс, которая ждет, пока они подберут нужные слова. Она давала им время подумать – беженцам редко оказывали подобное уважение.
Наталья сама прошла через это унижение: от нее требовали ответа, а у нее не хватало слов. Графы в ее опросном листе, прилагавшемся к анкете, оставались незаполненными как обвинение и подтверждение того, что у нее нет правдоподобных ответов.
Она очень долго ждала возможности рассказать свою историю, но иммиграционный чиновник был занятым человеком. Когда она пыталась объяснить, он проявлял нетерпение. Ему нужно было заполнить графы бланка, а не понять, что же с ней произошло. Время поджимало. Она должна была отвечать – быстро и кратко. Рассказать об основных событиях жизни в хронологическом порядке. Чиновника не интересовало, что в той ненависти, которая заставила солдат убить ее родителей, не было логики. Ее историю непросто было даже пересказать, а требовалось втиснуть в графы анкеты.
История любого беженца полна страданий и позора. Чтобы выслушать, нужно время, время и терпение, и вежливое молчание со стороны слушателя. Грейс это знала без всяких разъяснений.
Наталья тоже молчала – не делилась с Грейс. Но это было другое молчание, где тайны становятся невыносимым грузом, несказанные слова – предательством. Она испугалась этой мысли. Как предательство может быть бессловесным? Но когда она обдумала, то поняла: ее молчание – это предательство доверия, которое Грейс оказывала ей все годы, что они вместе работали.
– Я объясню, – решилась она.
Они опять сели за стол.
– Прежде чем я расскажу тебе все остальное, ты должна понять, какой запуганной я была. – Странно, но теперь, после того как она потратила столько времени и так много сил для нагромождения лжи, Наталье казалось особенно важным попытаться объяснить Грейс все до конца. – В Книне, где я родилась, большинство жителей – сербы. Это маленький городок. Сербы и хорваты всё делали вместе: работали, ходили в школу – всё. Когда началась война, мои родители впали в страшную панику. Они твердили, что мне не следует никуда выходить, даже в школу. А я отвечала, что нам нужно жить. Нельзя все время сидеть дома, вздрагивая от каждого стука в дверь. – Наталья устало улыбнулась. – Я была совсем девчонка. Считала, что все знаю. – Она тяжело вздохнула. – Я так злилась на них!
Она замолкла, переводя дыхание. Молчала и Грейс: сейчас перебивать подругу было ни в коем случае нельзя.
Через некоторое время Наталья продолжила:
– Однажды вечером у нас начался обычный спор. Я хотела уйти, они – чтобы я осталась дома. Я убежала в свою комнату. Мне было слышно, как они на кухне говорят, говорят. Бесконечные разговоры о войне. Может, это скоро закончится. Может, нам уехать к моему дяде в Задар? Да – нет – может быть. Они ни на что не могли решиться. Отец говорил, что ООН остановит бойню, а мама – нам надо бежать, к черту ООН.
Я не могла это больше терпеть. Надела джинсы, черную рубашку и незаметно выбралась из дома. Мне казалось, что я Джеймс Бонд! – Она рассмеялась над собственной наивностью, но остановилась, потому что смех закончился бы слезами, а ей надо было завершить свой рассказ. – Я пришла к своей подруге. Мы слушали музыку, красили ногти и делали друг другу прически. Девчачья чепуха. Невинная. Глупая.
Я так боялась возвращаться домой. Я все думала, а вдруг папа проверил мою комнату? Но потом решила не переживать. Я была ребенком, и жизнь казалась мне захватывающей и чудесной. Разве могло произойти что-то плохое? Книн – небольшой промышленный город, ничего в нем нет привлекательного. Но в тот вечер было тепло, и в воздухе стоял аромат. Кажется, цвели розы, а может, жимолость – и городок казался мне прекраснейшим местом на земле.
До дому я добежала быстро и притаилась в тени. Входная дверь была распахнута настежь. Я поняла: что-то не так, и собралась было вернуться к подруге, но все-таки осталась и попыталась пробраться за дом. Я знала каждый дюйм в нашем саду и кралась как кошка. Выглянула украдкой из-за угла…
Там был человек! Солдат. Стоял у задней двери и мочился. Он повернулся в мою сторону, и я чуть не закричала. Зажала рот руками, закрыла глаза и стала молиться. Мне казалось, сердце вот-вот разорвется, так бешено оно колотилось. Другой мужчина позвал солдата, и он вошел в дом. – Наталья затрясла головой. Ей сдавило горло, она не могла говорить.
Грейс заметила, что от волнения в речи Натальи явственнее зазвучал акцент.
– Родители были в доме? – тихо спросила Грейс.
Наталья кивнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114