Непосредственно за линией фронта это означало, что работа здесь велась в самых примитивных условиях, приходилось часто и быстро менять дислокацию, и это означало не в последнюю очередь, что работа велась под неприятельским обстрелом.
После того как переданное 8 февраля предложение Красной Армии о капитуляции осталось без ответа, мы усилили наши старания заполучить солдат, совершавших «обратный переход"; то были военнопленные, которые изъявляли готовность перейти через линию фронта и сообщить о содержании особых условий капитуляции, а именно: гарантия сохранения жизни и личной безопасности; медицинская помощь раненым и больным, а также возвращение на родину по окончании войны; удовлетворительное питание, обеспечение жильем и одеждой; в пределах возможного – улучшения условий существования с помощью советских войск; покровительство Национального комитета; размещение подразделений вместе с офицерами.
Бессмысленная гибель десятков тысяч
Между тем попытки гитлеровского командования деблокировать окруженную группировку потерпели крах. Только под Лысянкой удалось ударной группе вклиниться в котел на 10-12 километров, но затем клин был обрублен, и немецким частям пришлось перегруппироваться близ Шендеровки. Затем истекла кровью 1-я танковая дивизия в борьбе за высоту 239; эта высота господствовала над проходом в котел, и деблокирующая группа войск ее не сумела захватить.
Тем не менее, генералы, несшие ответственность за ход операции, особенно генерал СС Гилле и генерал-лейтенант Либ, решили усилить сопротивление и подготовить прорыв кольца в ночь с 16 на 17 февраля. Им преградили путь советские мощные танковые и артиллерийское соединения. Так, немецкие генералы повторили безумное предприятие, напоминающее варианты прорыва, которые обсуждались в последние дни Сталинградского котла.
Разразилась такая ужасающая катастрофа, которая подействовала ошеломляюще даже на нас, переживших страшное крушение 6-й армии. Несомненно, тот, кому удалось вырваться из котла, руководствовался лишь одним правилом: «Спасайся кто может, безразлично каким способом!» Немногие моторизованные части двигались на Запад по телам погибающих солдат, под уничтожающим заградительным огнем советской артиллерии, навстречу такому же уничтожающему огню заслона, расположенного на высоте 239 и вдоль селения Гнилой Тикич. В немецкой группировке царила паника; солдаты, охваченные отчаянием, побросали машины, орудия, даже свои винтовки и пытались небольшими группами или в одиночку найти путь к спасению. Это удалось только двум-трем тысячам человек, немногим штабам, в том числе группенфюреру СС Гилле и генерал-лейтенанту Либу. На поле боя осталось подавляющее большинство тех солдат и офицеров, которые 16 февраля в 23 часа двинулись в поход, пытаясь прорвать окружение. Сохранили жизнь лишь те восемнадцать тысяч солдат и офицеров, которые до 16 февраля отказались от борьбы. Многие из них, иные еще с первых дней боев в котле, хранили при себе наши листовки, прятали их либо в обмотках, либо под воротником плаща, или в штанине. Чаще всего мы обнаруживали у них листовку «Ваше спасение», которую по моему указанию сбросили 7 февраля; она была небольшого формата, и ее легко было спрятать.
Мы беседовали с немецкими солдатами и впервые устроили большие митинги; под Смелой мы собрали около 1200 военнопленных. Из бесед выяснилось, что о Национальном комитете знали больше солдат и офицеров, нежели мы предполагали. 59 процентов опрошенных мною пленных подтвердили, что им еще до плена было известно о существовании Национального комитета. Однако цели и задачи Национального комитета им не были известны. Поэтому после боев под Корсунь-Шевченковским мы, кроме листовок местного назначения, касавшихся обстановки на определенном участке советско-германского фронта, стали все чаще сбрасывать листовки с Манифестом, а позднее и с текстом 25 условий окончания войны.
В то самое время, когда мы стояли перед бесконечными штабелями трупов на этом поле боя, когда оставшиеся на поле беспомощные раненые, если их не подобрали советские санитарки, умирали, покинутые своими товарищами, генералы Гилле и Либ лгали, выдавая гибель своих дивизий за «победу в прорыве». Их наградили высшими нацистскими орденами. Однако генерал Штемерман, «павший в боях с врагом», не был посмертно награжден. Да и обстоятельства его смерти до сих пор не выяснены окончательно. Некоторые его радиограммы позволяют сделать вывод, что он скептически оценивал мероприятия верховного командования; так, в радиограмме, посланной вечером 16 февраля, говорилось: «Группа Штемермана может прорвать фронт противника на своем участке, но не сумеет форсировать второй прорыв сквозь позиции противника в расположении III танкового корпуса». Иными словами, Штемерман добивался ясности, спрашивал, что его ожидает под Лысянкой: новые бои с превосходящими советскими силами или встреча с деблокирующими немецкими частями. Ему так и не дали определенного ответа, он получил категорический приказ Манштейна: «Пароль „свобода“, цель Лысянка, 23 часа».
Сведения, полученные при опросе пленных, позволяют с достаточным основанием предполагать, что на последней стадии боев, при попытке прорыва, генерал Штемерман уже не командовал операциями; группенфюрер СС Гилле заподозрил, что генерал намерен капитулировать, арестовал его и приказал расстрелять.
Трагедия в Бабьем Яре
В середине марта закончился первый период моей деятельности на фронте, и я вернулся в Москву через Киев. В столице Украины я жил на квартире у майора Рубана в качестве его гостя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149