«Прекратите давить на Старовойтова!»
Больше мы не встречались.
Надо сказать про те злосчастные стулья, которые стоили для меня 3 года и для него 2 года свободы. Как-то, будучи в «Рассвете», зашли вместе со Старовойтовым, главным бухгалтером, председателем рабочего комитета в Мышковичский ресторан. Обратил внимание на мебель в фойе ресторана – столы и стулья из сосновой доски. Работа была простая, но добротная. Я строил дачу и мне нужна была простая дачная мебель. Спросил у Старовойтова, чьего производства мебель. Ответил, что делали это в колхозных мастерских. Попросил изготовить для меня такую же мебель, включив в цену накладные расходы.
И знать не знал, что Старовойтов решил «улучшить качество», и вместо того, чтобы разместить мой заказ в мастерских «Рассвета», обратился на «Бобруйскдрев». И заплатил там тройную цену, о чем мне и словом не обмолвился. А я даже не успел распаковать эту мебель – конфисковали в упаковке.
Никакой обиды на старика я не таю. Когда человеку семьдесят пять лет, две Звезды Героя, он ждет, что со дня на день установят ему памятник, и вдруг падает с такой высоты, в ужас тюрьмы, от человека можно ждать чего угодно. Тем более, что ему обещают за это свободу. Он всю жизнь, не жалея себя, трудился на государство, а подонки, пришедшие к власти, так искорежили ему закат жизни. Когда человек попадает в тюрьму, трудно думать о том, как твои показания отражаются на судьбе других людей. За решеткой почти все думают о себе, своих близких. И, тем не менее, власти не смогли до конца сломать Старовойтова. Поэтому и не решились везти меня к нему на суд, где я должен был выступать в качестве свидетеля, – хотя и готовили к этому. Не решились привезти и Старовойтова на суд ко мне, хотя по закону обязаны были это сделать. Конечно же, боялись, что не выдержит, запутается, скажет правду. Когда по окончании одного из судебных заседаний в Кировске ему надевали наручники, чтобы отправить в тюрьму, старик закричал в отчаянии: «Я ведь сказал все, что вы хотели!»
Мы со Старовойтовым были не просто коллегами-аграрниками, мы были идейными единомышленниками. Время от времени сталкивались лбами как два козла, но мы оба были противниками породившей лукашенковщину колхозно-совхозной системы, сторонниками той экономической свободы, которая подрывает диктатуру. И обвиняли нас в разрушении колхозной системы. Старовойтов провел все реформы у себя в колхозе еще до прихода Лукашенко и до назначения Леонова на пост министра. И я, вступив в должность, развернул мощную пропаганду старовойтовского опыта, того, что он выстрадал всей своей жизнью. Экономических аргументов против этого у власти не было. Можно было сказать, что это плохо, но ведь следовало объяснить, почему и кому именно плохо… Дай Бог, доживем все – в том числе и нынешний президент – до той поры, когда Александру Григорьевичу придется доказывать свои убеждения без использования силового давления.
У меня менялись следователи. Сначала мое дело вел Клопов, уроженец Славгородского района. А потом в апреле 1998 года ко мне в Жодинское СИЗО приехал Иван Иванович Бранчель – сияющий, в белом костюме. Привез постановление об экспертизе, представился как мой новый следователь. Этаким сияющим, вальяжным был вплоть до весны 1999 года, когда белорусская оппозиция решила проводить виртуальные президентские выборы. Тогда, чувствовалось, стушевался даже сам Лукашенко. Неудивительно, что и Бранчель выглядел каким-то помятым, померкнул. Понятно, я не мог не говорить с ним «на вольные темы», вроде: придет время – отвечать будешь и ты. Припоминая, как ежовцы вычищали усердствовавших при Ягоде, бериевцы – ежовцев. Иногда, когда особенно допекал Бранчеля, он многозначительно поднимал указательный палец в небо: мол, понимаете сами, кто… Но сам тоже понимал, что он делает. Когда арестовали Чигиря, я находился в бранчелевском кабинете. Слух у меня хороший, не жалуюсь – и услышал, как ему по телефону (он, конечно, прикрывал трубку рукой) сообщили, что Чигиря «закрыли», и его задача – «поковыряться» в каких-то томах уголовного дела, нет ли там чего-нибудь против Чигиря. И Иван Иванович сразу почувствовал себя свободно и раскованно… Я не выдержал и съязвил: ну, теперь-то уж вы что-нибудь обязательно найдете… Он постарался побыстрее закончить разговор и выдворить меня из прокуратуры.
«…Пути Господни»… Недавно в «Народной Воле» прочел, как Бранчель возвращал бывшему начальнику «Володарки» документы о незаконном использовании, так называемого, расстрельного пистолета. Опять вездесущий, надежный Бранчель, мастер чтовамугодничества, готовый в лепешку расшибиться, а выполнить все, что скажет начальство, этакий лишенный чувств робот. Интересно, неужели он всерьез уверовал, что не придется отвечать перед другими следователями за нарушение Закона? Видимо, да, как и судья Чертович… Хорошо, если у них нет сыновей, а дочери. Выйдя замуж, они поменяют фамилии… Но люди будут знать своих «героев».
Когда меня арестовали, я думал о том, что это какое-то недоразумение, провокация. Но когда через два дня Лукашенко, выступая в «Рассвете», заявил, что мы со Старовойтовым «убрали» Миколуцкого, стало ясно, чем все закончится. Я не имел возможности не то что публично, но даже на следствии, отмести эту чудовищную ложь. Лишь раз в месяц меня вызывали для какого-то вялого допроса, следователи не занимались, уходили от разговора про «злодеяния», о которых поведал Лукашенко. Я ждал окончания следствия и, ознакомившись со своим с делом, решил написать письмо главе государства.
Письмо должно было быть открытым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65