Никакого времяпрепровождения. Никакого затаенного обличительства. И,
по контрасту, никаких примет онтологической скупости.5
Моя парадигма для конституирования времени в архаической ситуации
- это бега на беговой дорожке (stadion) ранних Олимпийских игр. Такие
игры, и в особенности бега, вероятно происходят из культа мертвых и из
похоронных обрядов героев (вроде похорон Патрокла, описанных в
"Илиаде")6. Устремляясь к цели и к финишу, бегун зримо доносит до
каждого theoros'а* значение или смысл времени и жизни. Он бежал к
завершению забега и к своему истощению, символически - к смерти. Связь
между бегами и смертью во многом подтверждается позднейшей терминоло-
гией греческих врачей. Они называли последнюю стадию смертельного
недуга to stadion - "бег к финишу". Но финиш не означал просто "вот и
все". Он означал также исполнение. Ибо для бегуна финиш не достигался
просто в забеге и из забега. Он прибывал к своей цели на вершину алта-
ря бога (Зевса), находящуюся в конце беговой дорожки. Там он должен
был завершить жертвоприношение, начатое до забега, поднеся огонь к
политым кровью дровам (алтарь и состоял из смеси жертвенного пепла с
землей), чтобы сжечь приготовленные части приносимого в жертву быка.
Пламя, пожиравшее куски жертвенного животного, подтверждало, по сути
дела праздновало одновременно и смерть, и исполнение жизни. И, как
утверждают Корнфорд и другие, культовые бега заканчивались священной
свадьбой, божественным перевоплощением, в котором бегун достигал окон-
чательной цели (telete), а присутствующие переживали свою сопричаст-
ность.
Это та точка, с которой мы можем попутно указать на некий проем,
открываемый вышеприведенными размышлениями в философии Жака Дерриды.
Когда мы слышим, что Деррида характеризует свои собственные усилия как
"продленное промедление", когда подумаем о месте, которое он приписы-
вает письму (ecriture) и differance, отсрочке, когда мы поразмыслим
также о клаустрофобическом7 чтении Гегеля и всей истории западной
метафизики, которая, с его точки зрения, преисполняет враждебностью к
любому "присутствию", все это может указать, до какой степени его
произведения связаны с типом мышления, провозглашаемым пророками Вет-
хого Завета. Логическая операция, которая проявлялась у них лишь внут-
ри темы и как тема, как особая объективная реальность, о которой они
говорили (буквальная дистанция между "сейчас" и "потом" как двумя раз-
дельными онтическими точками во времени) в его мышлении стала, после
сильнейшей сублимации, очищения и интериоризации стилем сознания, или
логической формой ("деконструкцией"), способной вместить всякое содер-
жание. И, обозревая связь между настоящим, смертью и архетипической
исполненностью (telete), возникает вопрос, не стоит ли за атакой на
"присутствие" и стратегией откладывания, наполненная глубоким психо-
логическим смыслом попытка отсрочить смерть навсегда.8
В соответствии с тем, что мы выяснили, вовсе не случайно, что
историческая книга западного христианства, Библия, взрывается на своих
последних страницах Откровением (рассказывая историю о срывании пос-
ледней печати с книги, лежащей за семью печатями), и это особое откро-
вение имеет, в свою очередь, апокалиптический (катастрофический) ха-
рактер. История Христианского Запада, как история спасенного, задер-
жанного момента, должна была завершиться апокалипсисом. Однако теперь
____________________
5 Это утверждение имеет онтологический (или логический) статус и
поэтому не может рассматриваться как моральная оценка.
6 Этот вопрос широко обсуждался. См., напр. E.W.Gardiner. Olympia
(1925), p.63; L.Drees. Der Ursprung der Olympischen spiele (Beitraye
zu hehre und Forschung der Leibeserziehung 13) 1962; m.f.Cornford.
"The origin of the Olympic games", in J.E.Harrison, Themis (1912),
pp.212 ff; Walter Burkett, Homo Necans. Berlin & N.Y., 1972.
* theoros (греч.) первоначально означал именно зрителя на Олимпийских
играх, затем термин стал применяться для обозначения беспристрастного
наблюдателя вообще в отличие от участника. Отсюда и пошла theoria с ее
презумпцией "неучастия в бегах".
7 Этой информацией я обязан Джеймсу Хершу.
8 Этот вопрос может приобрести особенно важное значение в дальнейшем,
когда мы перейдем к рассмотрению пассажа Иезекииля, показывающего
связь между отсрочкой исполнения и жаждой преодоления смерти и Вечной
Жизни.
апокалипсис может быть понят как конец этого одного момента, а не как
конец вообще. Коль скоро мы боимся апокалиптического конца истории в
атомной или в экологической катастрофе как абсолютного конца, значит
мы все еще уравниваем один момент времени и время как таковое, пока-
зывая тем самым, до какой степени мы слепо заключены в этот единствен-
ный момент. Апокалипсис, случись он вдруг, был бы концом именно этого
заключения и входом в новые моменты, новые настоящие.
Исходя из нашей истории, как она представлена, кажется, что Исаия
записывает и укрывает Божьи слова потому, что Бог остается сокрытым от
"вероломных, лгущих людей": утаивание как реакция на отказ со стороны
людей слушать и внимать. Но, может быть, было бы лучше понять
укрывание, осуществляемое пророком, и не-слушание людей как две
симультанные стороны одной и той же воображаемой ситуации, причем так,
что утаивание пережитой истины имеет определенный логический приоритет
внутри этой симультанности, а сокрытость Бога от людей является неиз-
бежным следствием. Быть может, особенное настоящее, с которым имел
дело Исаия и которое по-прежнему остается нашим - это специфическое
настоящее записанной (и тем самым замороженной) истины и исполнения,
отодвинутого и отсроченного ко дню некоего отдаленного будущего.
1 2 3 4 5 6 7 8