За разбитым окном чернеет лес, шумят, как в Гнетове, сосны, и в этом шуме звучат слова: "Бартек! Спасай своих!"
Что ему делать? Убежать с ними в лес, что ли?
Все, что привила ему прусская дисциплина, содрогается при этой мысли... Во имя отца и сына! Ему, солдату, дезертировать? Никогда!
Между тем лес шумит все громче, все заунывнее свищет ветер.
Вдруг старший пленный говорит:
- А ветер-то, как у нас осенью...
- Оставь меня в покое, - удрученно отвечает младший.
Однако через минуту он сам несколько раз повторяет:
- У нас, у нас, у нас! Боже мой! Боже мой!
Глубокий вздох сливается со свистом ветра, и пленники снова лежат молча...
Бартека начинает трясти лихорадка.
Хуже всего, когда человек не отдает себе отчета в том, что с ним происходит. Бартек ничего не украл, но ему кажется, будто он украл что-то и боится, как бы его не поймали. Ничто ему не угрожает, но он чего-то ужасно боится. Ноги у него подгибаются, ружье валится из рук, что-то душит его, точно рыдания. О чем? О Магде или о Гнетове? О том и другом, но и младшего пленника ему так жаль, что он не может совладеть с собой.
Минутами Бартеку кажется, что он спит. Между тем непогода на дворе все усиливается. В свисте ветра все чаще слышатся странные восклицания и голоса.
Вдруг у Бартека волосы встают дыбом. Ему чудится, что в глубине сырого темного бора кто-то стонет и повторяет: "У нас, у нас, у нас!"
Бартек вздрагивает у ударяет прикладом об пол, чтобы очнуться.
Как будто он пришел в себя... Он оглядывается: пленники лежат в углу, мигает лампа, воет ветер, - все в порядке.
Свет падает теперь прямо на лицо молодого пленника. Оно совсем как у ребенка или девушки. Но закрытые глаза и солома под головой придают ему вид покойника.
С тех пор как Бартек называется Бартеком, никогда он не испытывал такой жалости. Что-то явственно сжимает ему горло, его душат рыдания.
Между тем старший пленник с трудом поворачивается на бок и говорит:
- Покойной ночи, Владек.
Наступает тишина. Проходит час, и с Бартеком в самом деле творится что-то неладное. Ветер гудит, словно гнетовский орган. Пленники лежат молча. Вдруг младший, с усилием приподнявшись, зовет:
- Кароль!
- Что?
- Спишь?
- Нет
- Знаешь, я боюсь... говори, что хочешь, а я буду молиться.
- Молись!
- Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да приидет царствие твое...
Рыдания заглушают слова молодого пленника... Но вот снова слышится его прерывающийся голос:
- Да будет... воля... твоя!..
"Господи Иисусе! - стонет что-то в груди у Бартека. - Господи Иисусе!"
Нет, он не выдержит больше! Еще минута - и он крикнет: "Панич, да ведь я польский мужик!" А потом через окошко... в лес... Будь что будет!
Вдруг в сенях раздаются мерные шаги. Это патруль, с ним унтер-офицер. Сменяют караул.
На другой день Бартек с утра был пьян. На следующий день - тоже.
* * *
Потом были новые походы, стычки, передвижения... И мне приятно сообщить, что наш герой пришел в равновесие. После той ночи у него появилось только маленькое пристрастие к бутылке, в которой всегда можно найти вкус, а подчас и забвение. Впрочем, в сражениях он стал еще более свирепым. Победа шла по его следам.
VI
Снова прошло несколько месяцев. Была уже середина весны. В Гнетове вишни в садах стояли усыпанные белым цветом, а поля сплошь зазеленели молодыми всходами. Однажды Магда, сидя перед хатой, чистила к обеду мелкий поросший картофель, скорей пригодный для скотины, чем для людей. Но была весна, и нужда уже заглянула в Гнетово. Это было видно и по лицу Магды, почерневшему и полному заботы. Быть может, чтобы отогнать ее, баба, полузакрыв глаза, напевала тонким протяжным голосом:
Ой, мой Ясек на войне!
Ой, письмо он пишет мне.
Ой, и я пишу ему!
Ой, я женка ведь ему.
Воробьи на черешнях чирикали так, словно хотели ее заглушить, а она, не прерывая песни, задумчиво поглядывала то на собаку, спавшую на солнце, то на дорогу, пролегавшую мимо хаты, то на тропинку, бежавшую через огород и поле. Может, потому поглядывала Магда на тропинку, что вела она прямиком к станции, и так судил бог, что в этот день она поглядывала на нее не напрасно. Вдали показалась какая-то фигура; баба приложила руку козырьком ко лбу, но ничего не могла разглядеть: солнце слепило глаза. Проснулся Лыска, поднял голову и, отрывисто тявкнув, принялся нюхать, насторожив уши и к чему-то прислушиваясь. В то же время до Магды донеслись неясные слова песни. Лыска вдруг сорвался и во весь дух помчался к приближавшемуся человеку. Магда слегка побледнела.
- Бартек или не Бартек?
И она вскочила так порывисто, что лукошко с картофелем полетело на землю; теперь уж не было никакого сомнения, - Лыска прыгал на грудь Бартеку. Баба бросилась вперед и от радости закричала что есть мочи:
- Бартек! Бартек!
- Магда! Это я! - ревел Бартек в кулак, как в трубу, и прибавлял шагу.
Он открыл ворота, задел за засов, чуть не свалился, покачнулся и упал прямо в объятия жены.
Баба затараторила:
- А я-то думала, уж не вернешься... Думала: убили его! Ну-ка, покажись! Дай насмотреться! Похудел-то как! Господи Иисусе! Ах ты бедняга!.. Милый ты мой!.. Воротился, воротился!
Она на минуту отрывала руки от его шеи и смотрела на него, потом снова обнимала.
- Воротился! Слава богу! Милый ты мой Бартек!.. Ну, что? Пойдем в хату... Франек в школе! Немец тут все допекает ребят. Мальчишка здоров. Только лупоглазый, как ты. Ох, давно бы тебе вернуться! Одной-то мне как управиться? Беда, прямо беда!.. Хата разваливается. В амбаре крыша течет. Ну, что? Ох, Бартек, Бартек! И как это я тебя еще вижу в живых! Сколько тут хлопот у меня было с сеном! Чемерницкие помогали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18