— А возьмите пса? — растрогавшись, говорил кроткий пацунельский старичок. — Пойдешь с молодым в поле, а он, глупый, вместо того чтобы идти по следу зверя, у твоих ног, подлец, балует и за полы тебя тянет.Оленька хотела что-то сказать и вдруг залилась слезами.— Не плачь! — сказал Юзва Бутрым.— Не плачь, не плачь! — повторяли оба старика.Но как они ее ни утешали, а утешить не могли. После их отъезда остались печаль, тревога и обида и на них, и на пана Анджея. Больше всего гордую девушку уязвило то, что надо было вступаться за него, защищать его и оправдывать. А эта его ватага! Маленькие кулачки панны Александры сжались при мысли о них. Перед глазами ее встали лица Кокосинского, Углика, Зенда, Кульвец-Гиппоцентавруса и других, и она увидела то, чего раньше не замечала: что это были бесстыдные лица, на которых скоморошество, разврат и преступления оставили свою печать. Чуждое Оленьке чувство ненависти обожгло ей сердце.Но в этом смятении духа с каждой минутой поднималась все горшая обида на пана Анджея.— Стыд и срам! — шептала про себя девушка побелевшими губами. — Каждый вечер возвращался от меня к дворовым девкам!Она чувствовала себя униженной. От невыносимой тяжести стеснялось дыхание в груди.На дворе темнело. Панна Александра лихорадочным шагом ходила по покою, и все в ней кипело по-прежнему. Это не была натура, способная переносить удары судьбы и покоряться им. Рыцарская кровь текла в жилах девушки. Она хотела немедленно начать борьбу с этим легионом злых духов — немедленно! Но что она может сделать? Ничего! Ей остается только плакать и молить, чтобы пан Анджей разогнал на все четыре стороны этих своих друзей, которые позорят его. А если он не захочет?— Если не захочет?Она еще не решалась подумать об этом.Мысли девушки прервал слуга, который внес охапку можжевеловых дров и, бросив их у печи, стал выгребать угли из золы. Оленька внезапно приняла решение.— Костек, — сказала она, — сейчас же садись на коня и скачи в Любич. Коли пан уже вернулся, попроси его приехать сюда, а нет его дома, пусть управитель, старый Зникис, сядет с тобой на коня и тотчас явится ко мне, — да поживее!Парень кинул на угли смолистых щепок, присыпал их корневищами сухого можжевельника и бросился вон.Яркое пламя вспыхнуло и загудело в печи. У Оленьки немного отлегло от сердца.«Бог даст, все еще переменится, — подумала она про себя. — А может, все не так худо, как рассказывали опекуны. Посмотрим!»Через минуту она вышла в людскую, чтобы, по дедовскому обычаю Биллевичей, посидеть со слугами, приглядеть за пряхами, спеть божественные песни.Через два часа вошел продрогший Костек.— Зникис в сенях, — сказал он, — пана в Любиче еще нет.Панна Александра вскочила и стремительно вышла. Управитель в сенях поклонился ей в ноги.— Каково поживаешь, ясновельможная панна? Дай тебе бог здоровья!Они прошли в столовый покой, Зникис остановился у двери.— Что у вас слышно? — спросила панна Александра.Мужик махнул рукой.— Э, что там толковать! Пана дома нет.— Я знаю, что он в Упите. Но что творится в доме?— Э, что там толковать!— Послушай, Зникис, говори смело, волос у тебя с головы не упадет. Говорят, пан хороший, только товарищи своевольники?— Да, когда бы, ясновельможная панна, своевольники!— Говори прямо.— Да нельзя, панна… боюсь я. Мне не велено.— Кто тебе не велел?— Пан…— Ах, вот как? — сказала девушка.На минуту воцарилось молчание. Панна Александра, сжав губы и насупя брови, быстро ходила по покою, Зникис следил за нею глазами.Вдруг она остановилась перед ним.— Ты чей?— Я Биллевичей. Не из Любича я, из Водоктов.— В Любич больше не воротишься, тут останешься. А теперь приказываю тебе говорить все, что знаешь!Мужик как стоял у порога, так и повалился ей в ноги.— Ясновельможная панна, не хочу я туда ворочаться, там светопреставление! Разбойники они, грабители, там не то что за день, за час нельзя поручиться.Панна Биллевич покачнулась, словно сраженная стрелой. Она страшно побледнела, однако спокойно спросила:— Это правда, что они стреляли в доме по портретам?— Как же не стреляли! И девок таскали в покои, что ни день — одно распутство. В деревне стон стоит, в усадьбе Содом и Гоморра! Волов режут к столу, баранов к столу! Людей давят. Конюха вчера безо всякой вины зарубили.— И конюха зарубили?— Да! А хуже всего девушек обижают. Дворовых им уже мало, ловят по деревне…На минуту снова воцарилось молчание. Лицо у панны Александры пылало, и румянец уже больше не потухал.— Когда ждут там пана?— Не знаю, слыхал только я, как они между собой толковали, что завтра надо всем ехать в Упиту. Приказали, чтобы лошади были готовы. Должны сюда заехать, просить, чтобы дали им людей и пороху, будто там могут понадобиться.— Должны сюда заехать? Это хорошо. Ступай теперь, Зникис, на кухню. В Любич ты больше не воротишься.— Дай бог тебе здоровья и счастья!Панна Александра допыталась всего, что ей было нужно, и знала теперь, как ей поступить.На следующий день было воскресенье. Утром, не успела еще панна Александра уехать с теткой в костел, явились Кокосинский, Углик, Кульвец-Гиппоцентаврус, Раницкий, Рекуц и Зенд, а вслед за ними мужики из Любича, все вооруженные и верхами, так как кавалеры решили идти на подмогу Кмицицу в Упиту.Панна Александра вышла к ним спокойная и надменная, совсем не такая, как несколько дней назад, когда она приветствовала их; она едва головой кивнула в ответ на их униженные поклоны; но они подумали, что это она потому так осторожна, что с ними нет Кмицица, и ничего не заподозрили.Ярош Кокосинский, который стал теперь смелее, выступил вперед и сказал:— Ясновельможная панна ловчанка, благодетельница наша!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34