— Що з тобою?— Спаси! Помоги! — кричал Богун. — Убил я ее, душеньку мою, свiтло мо†!— Що ти, здурiв?— Убил, убил! — стонал атаман, ломая над головой руки.Но Горпына, подойдя к княжне, вмиг поняла, что не смерть это, а лишь глубокий обморок, и, вытолкав Богуна за дверь, начала приводить девушку в чувство.Минуту спустя княжна открыла глаза.— Ну, доню, ничего тебе не сталось, — приговаривала колдунья. — Видать, напугалась его и свет в очах помрачился, но помраченье пройдет, а здоровье вернется. Ты ж у нас как орех девка, тебе еще жить да жить, не ведая горя.— Ты кто такая? — слабым голосом спросила Елена.— Я? Слуга твоя — как атаман повелел.— Где я?— В Чертовом яре. Пустыня глухая окрест, никого, кроме его, не увидишь.— А ты тоже живешь здесь?— Это наш хутор. Донцы мы, мой брат полковничает у Богуна, добрыми молодцами верховодит, а мое место тут — теперь вот тебя караулить буду в золоченом твоем покое. Замест хаты терем! Глазам смотреть больно… Это он для тебя постарался.Елена глянула на пригожее лицо девки, и показалось ей оно прямодушным.— А будешь ко мне добра?Белые зубы молодой ведьмы сверкнули в усмешке.— Буду. Отчего не быть! — сказала она. — Но и ты будь добра к атаману. Эвон какой молодец, сокол ясный! Да он тебе…Тут ведьма, наклонившись к Елене, принялась ей что-то нашептывать на ухо, а под конец разразилась громким смехом.— Вон! — крикнула княжна. Глава III Утром по прошествии двух дней Горпына с Богуном сидели под вербой возле мельничного колеса и смотрели на вспененную воду.— Гляди за ней, стереги, глаз не спускай, чтоб из яру ни ногой, — говорил Богун.— В яру возле речки горловина узкая, а здесь места хватит. Вели горловину камнями засыпать, и будем мы как на дне горшка, а я для себя, коли понадобится, найду выход.— Чем же вы здесь кормитесь?— Черемис меж валунов кукурузу садит, виноград растит, птиц в силки ловит. И привез ты немало, ни в чем твоя пташка нужды знать не будет, разве что птичьего молока захочет. Не бойся, не выйдет она из яра, и никто о ней не прознает, лишь бы молодцы твои не проболтались.— Я им поклясться приказал. Ребята верные: хоть ремни из спины крои, слова не скажут. Но ты ж сама говорила, к тебе люди за ворожбою приходят.— Из Рашкова, часом, приходят, а иной раз кто прослышит, то и бог весть откуда. Но дальше реки не идут, в яр никто не суется, страшно. Ты видел кости. Были такие, что попробовали, — ихние это косточки лежат.— Твоих рук дело?— А тебе не один черт?! Кому поворожить, тот на краю ждет, а я к колесу. Чего увижу в воде, с тем приду и рассказываю. Сейчас и тебе погляжу, да не знаю, покажется ли что, не всякий раз видно.— Лишь бы худого не углядела.— Выйдет худое, не поедешь. И без того лучше б не ехал.— Не могу. Хмельницкий в Бар письмо писал, чтобы я возвращался, да и Кривонос велел. Ляхи против нас идут с пребольшою силой, стало быть, и нам надо держаться вместе.— А когда воротишься?— Не знаю. Великая будет битва, какой еще не бывало. Либо нам карачун, либо ляхам. Побьют они нас, схоронюсь здесь, а мы их — вернусь за своей зозулей и повезу в Киев.— А коли погибнешь?— На то ты и ворожиха, чтобы мне наперед знать.— А коли погибнешь?— Раз мати родила!— Ба! А что мне тогда с девкою делать? Шею ей свернуть, что ли?— Только тронь — к волам прикажу привязать да на кол.Атаман угрюмо задумался.— Ежели я погибну, скажи ей, чтоб меня простила.— Эх, невдячна твоя полячка: за такую любовь и не любит. Я б на ее месте кобениться не стала, ха!Говоря так, Горпына дважды ткнула атамана кулаком в бок и ощерила в усмешке зубы.— Поди к черту! — отмахнулся казак.— Ну, ну! Знаю, не про меня ты.Богун засмотрелся на клокочущую под колесом воду, будто сам хотел прочитать свою судьбу в пене.— Горпына! — сказал он немного погодя.— Чего?— Станет она обо мне тужить, как я поеду?— Коль не хочешь по-казацки ее приневолить, может, оно и лучше, что поедешь.— Не хочу, не можу, не смiю! Она руки на себя наложит, знаю.— Может, и впрямь лучше уехать. Она, пока ты здесь, знать тебя не желает, а посидит месяц-другой со мной да с Черемисом — куда как мил станешь.— Будь она здорова, я бы знал, что делать. Привел бы попа из Рашкова да велел обвенчать нас, но теперь, боюсь, она со страху отдаст богу душу. Сама видала.— Вот заладил! На кой ляд тебе поп да венчанье? Нет, худой ты казак! Мне здесь ни попа, ни ксендза не нужно. В Рашкове добруджские татары стоят, еще навлечешь на нашу голову басурман, а придут — только ты свою княжну и видел. И что тебе взбрело на ум? Езжай себе и возвращайся.— Ты лучше в воду гляди и говори, чего видишь. Правду говори, не обманывай, даже если не жилец я.Горпына подошла к мельничному желобу и подняла перекрывающую водоспуск заставку; тотчас резвый поток побежал по желобу вдвое скорее, и колесо стало поворачиваться живей, пока не скрылось совершенно за водяной пылью; густая пена под колесом так и закипела.Ведьма уставила черные свои глазищи в эту кипень и, схватившись за косы над ушами, принялась выкликать:— Уху! Уху! Покажись! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном, злой ли, добрый ли, покажися!Богун подошел поближе и сел с нею рядом. На лице его страх мешался с неудержимым любопытством.— Вижу! — крикнула ведьма.— Что видишь?— Смерть брата. Два вола Донца на кол тащат.— Черт с ним, с твоим братом! — пробормотал Богун, которому не терпелось узнать совсем другое.С минуту слышен был только грохот бешено вертящегося колеса.— Синяя у моего брата головушка, синенька, вороны его клюют! — сказала ведьма.— Еще что видишь?— Ничего… Ой, какой синий! Уху! Уху! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном, покажися… Вижу.— Что?— Битва!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21