К войне. Но думать об этом было страшно. Невозможно было об этом думать. Речь уже шла не о междоусобной резне сук и урок. Не стал я делиться с Пашкой ни тоской, ни тревогой, чтобы не омрачать его. Посидели молча. Подумали каждый о своем.
– В конце концов самого главного, – говорит захмелевший Пашка, – мы добились. Идеи коммунизма теперь нигде, кроме шизоидных и механических мозгов некоторых придурков, не существует. А если вывеску заманчивую содрать с нашего бардака не удастся, то хрен с ней. Пущай висит. Пущай придурки из газет, радио, кафедр научного коммунизма, союза писателей и прочих союзое роются пятачкам в кормушках. Не исключено, что пропадем мы без них Как думаешь?
– Наверно, – говорю.
Мне все тоскливей становилось на душе и тоскливей. Очередной, третий за полгода приступ непонятной тоски охватывал мою душу и тело. Водка текла в меня, и превращалась в горле в льдинки, и испарялась от нечеловеческого холода, не успев разобрать и одурить подобием веселья. И все-таки я на миг повеселел, когда сказал Пашке что, может, и вправду все образуется.
Разве представляли многие людоеды в двадцать девятом, когда они кроили черепа троцкистам, садились в их кресла, ложились на их кровати, стреляли в крестьян и закабаляли деревню, что меньше чем через десять лет сами они на мертвенно-серой ленте конвейера смерти потекут в печи крематориев и в лагеря со всех концое одной шестой части света? Что, может, и вправду конец приходит дьявольской идее и втянувшему в свои бесчеловечные лаборатории миллионы людей социальному эксперименту? ..
Подобно тому, как на дверях павильона нашей лубянской киностудии горит табло: «Тихо! Идет съемка», а в самом павильоне операторы, режиссеры, актеры, осветители, ассистенты жрут, пьют, блудят, режутся в карты в перерыве между съемками следственных эпизодов, так и на стране будет висеть вывеска «Социализм», но под ней заживут по-новом почеловечески миллионы людей, выпущенных из клеток лабораторий, из-под скальпелей вдохновенных хирургов, из лабиринтов психологов, из электропаутины нейрофизиологов, из реторт химиков и фармакологов…
Мы с Пашкой говорили и в детдоме и в «Поплавке» как же так происходит, что многие люди на Западе не только спокойно наблюдают, но и восторженно аплодируют проводимому эксперименту? Почему торжествует их Разум? Какие «научные открытия» большевиков приводят в восторг не только коммунистов и социал-демократое, но и ученых, и писателей, и деятелей искусств, и обывателей, и либералов, и прочих праздных наблюдателей? Так какие «научные открытия» Красный террор? Но ведь исторически террор не раз переживали Франция, Германия, Англия, Испания, Италия, Бельгия, Азия и Восток! Коллективизация? Может, их восхищали организованные активистами и выдаваемые за стихийные, демонстрации верности и любви к правительству? Или изумляло трогательное трупоидолопоклонство, тоже, кстати, навязанное массам, которым извратили и изуродовали инстинкт поклонения Высшей Силе, но внушили любовь к убийцам, топчущимся на трибуне мавзолея? Может быть, восхищение вызвала смелая экспериментальная попытка превратить сообщество свободных личностей в безликие множества толп? Уничтожение сущности искусства соцреализмом? Организация «института» концлагерей для сотен тысяч несогласных участвовать в эксперименте? Праздно наблюдавшие со стороны за ходом эксперимента, они верили не информации и душераздирающим свидетельствам, а Ромену Шоу, Лиону Роллану и Арагону Барбюсу, которым Сталин устраивал показательные «шоу» в Крыму, клубах, детсадиках и на пейзанских лугах, заставленных бутылками «Хванчкары» и жареными поросятами. Другие же праздные зрители, толпившиеся перед клетками наших лабораторий, верили информации о жизни и духовных мучениях многомиллионного народа, но продолжали наблюдать, аплодируя острым, порой захватывающим дух зрелищам.
В чем психологическая разгадка такого бездушного и бесчувственного отношения к образу существования подопытных людей? В чем сущность феномена привлекательности зрелищ чужих страданий, чужих смертей и разных фокуоов, проделываемых с человеком? В том, что они ЧУЖИЕ! В человеке… Да, гражданин Гуров, я снова пользуюсь чужими мыслями. Да Я ими напичкан! Да! У меня нет самостоятельного мышления! У меня есть зато самостоятельное отношение кое к чему, благодаря знакомству с прекрасными и выдающимися подследственными, а не с такими, как вы, суками и злодеями. Молчать! Я сказал: цыц!..
Человек, говорил Фрол Влаеыч Гусев, при неизбывном инстинкте постижения природы боли и смерти, по-разному, к сожалению, реагирует на боль и смерть ближнего. Есть подвиг помощи, происходящий от невыносимости бездеятельного сопереживания. Есть подвиг спасения другого ценой своего здоровья и жизни. Есть искреннейшее сочувствие. Есть паническое бегство от образов калек, стенающих и обреченных, и есть муки души, бессильной как-либо помочь страдающим, спасти приговоренных, облегчить боль мученикам. Имеются многочисленные одиночки-исследователи собственной боли, забыл, как они именуются, а также тонкие и грубые исследователи боли чужой – садисты. Хирургию Фрол Власыч Гусев весело называл садизмом на службе человечества… Но есть люди, со страстным любопытством и интересом созерцающие уныло бредущую на обьект серую толпу заключенных… шимпанзе, безумеющего от полового акта любимой самки с другим везунчиком… дергающегося в последних судорогах красавца, угодившего под троллейбус… В людях этих в момент созерцания функционирует только мозг, как материаный субстрат Разума, сам не чувствующий, но бездушно обрабатывающий информацию о чужой боли, унижении, страдани и смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135