Ведь и я могу быть им. Прежде чем покинуть тебя, я хочу обратиться к тебе с последней просьбой.
– Вот это мне по сердцу, – сказал Эрвин. – Скажи, чем бы я мог услужить тебе на прощание?
– Я повторяю свой первый вопрос, и одновременно это моя просьба: постарайся разъяснить мне это изречение на твоей стене так хорошо, как ты только сможешь!
Эрвин на некоторое время задумался и потом заговорил:
– Ничего нет снаружи, ничего нет внутри. Религиозный смысл этого выражения тебе известен: Бог находится везде. Он в нашем духе, он также и в природе. Все божественно, потому что Бог – это вселенная. Раньше мы называли это пантеизмом. Потом философский смысл: разделение между внешним и внутренним привычно нашему мышлению, однако не является для него необходимым. Наш дух имеет возможность удаляться за пределы границ, которые мы для него провели – по другую сторону. По ту сторону пар-противоположностей, из которых состоит наш мир, начинается его новое, иное познание. Но, мой дорогой друг, я должен тебе признаться: с тех пор как мое мышление изменилось, для меня больше не существует однозначных слов и изречений, а каждое слово имеет десятки, сотни значений. Именно здесь и начинается то, чего ты страшишься: магия.
Фридрих поморщил лоб и хотел, было прервать Эрвина, но тот посмотрел на него успокаивающим взглядом и продолжил с большей звучностью в голосе:
– Позволь мне дать тебе с собой что-нибудь в пример! Возьми от меня что-нибудь, какой-нибудь предмет, и смотри на него время от времени понемногу, тогда слова о внутреннем и внешнем скоро раскроют перед тобой одно из своих многих значений.
Он посмотрел по сторонам, снял с выступа в стене маленькую глиняную фигурку с глазурованной поверхностью и подал ее Фридриху. При этом он сказал:
– Возьми с собой это в виде моего прощального дара. Когда эта вещь, которую я сейчас вкладываю тебе в руки, перестанет быть вне тебя и окажется в тебе, тогда приходи ко мне снова! Если же она останется пребывать вне тебя, всегда такой, как сейчас, то тогда и нашему сегодняшнему расставанию суждено быть вечным!
Фридриху еще многое хотелось сказать, но Эрвин пожал ему руку и произнес слова прощания с выражением лица, которое не допускало больше других слов.
Фридрих вышел, спустился вниз по лестнице (как ужасно давно это было, что он поднимался по этой лестнице вверх!) и пошел по улицам домой, с маленькой глиняной фигуркой в руке, растерянный и в душе несчастный. Перед своим домом он остановился, злобно потряс несколько раз кулаком, в котором держал фигурку, и почувствовал в себе большое желание разбить эту смехотворную вещицу о землю. Он этого не сделал, стиснул зубы и вошел в свою квартиру. Никогда еще он не был так возбужден, никогда еще не терзали его так противоречивые чувства.
Он стал искать место для подарка друга и поставил фигурку на верхнюю полку одного из стеллажей с книгами. Там она пока и осталась стоять.
Иногда он поглядывал на нее в течение дня, размышляя о ней и о ее происхождении и ломая голову над тем смыслом, который этот глупый предмет должен был иметь для него. Это была фигура то ли человека, то ли божества, то ли божка, с двумя лицами, как у римского бога Януса, довольно грубо вылепленная из глины и покрытая жженой, чуть потрескавшейся глазурью. Статуэтка имела аляповатый и грошовый вид, было совершенно очевидно, что она не вышла из-под римской или греческой руки, а, скорее, была работой одного из отсталых первобытных народов Африки или островов где-нибудь в Полинезии. На обоих лицах, которые полностью походили друг на друга, лежала тусклая, бесчувственная улыбка, слегка переходящая в ухмылку, – чуть ли не отвращение вызывало то, как этот карлик без устали расточал свою нелепую улыбку направо и налево.
Фридрих не мог привыкнуть к фигурке. Она была ему крайне неприятна и противна, она вставала ему поперек дороги, она мешала ему. Уже на следующий день он снял ее с полки и поставил на печку, а еще днем позже поставил ее на шкаф. То и дело она оказывалась у него перед глазами, как будто выбивалась вперед, улыбалась ему своей холодной и тупоумной улыбкой, важничала, требовала к себе внимания. По прошествии двух или трех недель он взял и поставил ее в переднюю, между фотографиями из Италии и маленькими сувенирами-безделушками, которые были расставлены там, и на которые никто никогда не засматривался. Теперь он, по крайней мере, видел божка только в те короткие минуты, когда уходил из дома или когда возвращался домой, и проходил тогда мимо него поспешным шагом, никогда больше не приглядываясь к нему. Но и здесь статуэтка мешала ему, в чем он не хотел себе признаваться. С этим глиняным слепком, с этим уродцем о двух лицах в его жизнь вошли сплошные огорчения и муки.
Как-то раз, спустя уже не один месяц, он вернулся из короткого путешествия домой – теперь он время от времени предпринимал такого рода поездки, как будто что-то неустанно сгоняло его с места – вошел в свой дом, прошел через переднюю, был встречен служанкой, стал читать письма, ждавшие его. Но он был неспокоен и рассеян, словно забыл что-то важное; его не прельщали книги, ни в одном из кресел он не находил себе покоя. Он начал размышлять, силился вспомнить – как это вдруг получилось? Неужели он забыл или упустил что-то важное? С ним случилась неприятность? Он съел что-то не то? Так он думал и гадал, когда в голову ему пришло, что это беспокойное чувство охватило его при входе в квартиру, в передней. Он ринулся туда, и его глаза первым делом стали непроизвольно искать глиняную фигурку.
Непонятный испуг холодком прошел по его коже, когда он не увидел божка на своем месте.
1 2 3 4 5